Пастор несколько минут вспоминал, о чём был тогда разговор, потом кивнул.
— Да, вспоминаю, я тогда сильно шокировал свою супругу. Но дело в том, Черити, что зеркала не всегда прячут пустоту. Они могут маскировать и тайники, отвлекая внимание любопытных от потаённых сокровищ. Зеркала тешат наше самолюбие, и мы редко думаем, что там, за зеркалом? Сильные и умные ставят зеркало впереди себя — тебе кажется, что ты видишь глубину зеркала и себя в ней, но самого главного, того, что за зеркалом, можешь и не заметить. Ведь самое важное и истинное, в чём каждый искренен, что составляет зерно и соль жизни, происходит тайно, на виду же лишь оболочка, скорлупа, в которую человек прячется, чтобы скрыть душу.
— Но разве это не лицемерие — прятать свою сущность?
Пастор усмехнулся.
— Чрезмерная откровенность столько же неприлична, дитя моё, как чрезмерная нагота. Никогда не позволяй видеть себя насквозь. Прячь свое сердце от бессердечных. Каждая жизнь держится на тайне, и недаром говорит писание: «В устах глупых сердце их, уста же мудрых в сердце их». Да, скрывать что-либо от людей опасно, но ещё опасней ничего от них не скрывать. И потому остерегайся переносить вести из одного дома в другой, разглашать откровенные застольные речи и семейные разговоры. И эта скрытность — мудра и целомудренна, дитя моё. Душа нуждается в покровах не меньше тела. Подлинно мы наги только пред Богом.
Черити задумалась.
— Тайник за зеркалом? Странно. Я видела людей, скрывавших свои мысли, но я читала их, как книгу, но были люди, которые, казалось, ничего не скрывали, а я не могла понять их. То, что говорится прямо, понимается порой хуже намёка.
Пастор Энджел рассмеялся.
— Ты так невинна, Черити, что можешь порой сказать страшные вещи, — священник вздохнул. — Что же, Бог долго не давал проступить твоей красоте и это промыслительно. Дурнушки часто умнее прочих: у них в отрочестве остаётся куда больше времени для учения и размышлений, чем у их красивых сверстниц, — он покачал головой. — Что же, крошка Черри, если можешь, будь умней других, только никому об этом не говори.
— Такой совет мог дать только тот, кто сам умней других, — рассмеялась Черити и тут же стала куда серьёзней. — А скажите, почему мистер Клэверинг у Кассиди пригласил танцевать только меня? Он же не мог не понимать, что не на шутку может осложнить мне жизнь. Но что ему до меня? А если он хотел подразнить всех остальных, то зачем? Он не похож на фигляра.
Пастор опешил и несколько раз сморгнул.
— При чём тут фиглярство? Клэверинг же не слеп. Для мужчины нет ничего прекраснее, чем нежная девушка, обладающая мирным духом. Там, где красота, и доказывать нечего — ни графу, ни конюху.
— Но там было много молодых красавиц.
— Две, — хмыкнул пастор, — ты и мисс Клэверинг. У его сиятельства и выбора-то не было.
Черити с укором вздохнула, глядя в искрящиеся смехом глаза священника.
— Вы хотите сказать, что моя кузина и мисс Кассиди некрасивы?
Священник завёл глаза в небо и усмехнулся.
— Женская красота — вещь причудливая, как поэзия, крошка Черри, и ей также трудно дать определение. Могу лишь сказать, что я венчаю молодых уже двадцать пять лет, и не устаю удивляться тому, сколь затейливы человеческие вкусы и сколь нелепы предпочтения. Но могу сказать, что красиво любое женское лицо, одухотворённое живой мыслью и добродушием. К сожалению, лица мисс Кассиди и мисс Хейвуд этим не украшены. А мистер Клэверинг показался мне весьма неглупым мужчиной. Из чего же ему было выбирать?
Черити ничего не ответила, лишь взглянула на пастора с немым укором. Она недоумевала.
— Я думаю, Черити, — продолжал священник, — что ты должна быть очень осторожной. На тебя привыкли смотреть как на нечто незначительное, и то, что из грубого кокона вдруг выпорхнула прекрасная бабочка, многим придётся не по нраву. Кстати, — помрачнел мистер Энджел, — не очень доверяй и этой компании — мистеру Крайтону, Джорджу Арбетноту, Энтони Хэйвуду и, увы, моему, сынку.
Черити вскинула глаза на пастора.
— Вашему сыну? — переспросила она, уточняя.
— Льщу себя надеждой, что он просто ещё не созрел духом, но пока его суждения по многим вопросам огорчают меня. Юношеские бунты естественны, лишь бы они не затягивались. Я был бы рад оторвать его от этой компании, но пока это не в моих силах. Но я молюсь об этом. Каждый день молюсь.
Черити улыбнулась пастору. Её растрогали его слова. То, что он, такой мудрый и сведущий, признавался ей в своей слабости, говорило о настоящем доверии, а его предупреждение было подлинной заботой о ней. Почти отцовской. Хотя, подумала она, на месте пастора она не молилась бы о вразумлении сынка, а задала ему трёпку. Вожжами на конюшне.