Этот длинный отрывок, процитированный Афинеем, носит прежде всего программный характер. В нем Ксенофан излагает правила хорошего пира, подчеркивая, в первую очередь, чистоту окружающего пространства и физическую чистоту пирующих, которая свидетельствует о чистоте моральной. Жертвенник и кратер занимают подобающее им место – в центре пиршественного пространства, где сходятся и молитвы, и возлияния. Переходя к содержанию симпосия, к его словесной составляющей, застольным речам и стихам, читаемым по памяти, Ксенофан исключает все темы архаической поэзии, которые как раз и составляют основу современной аттической вазописи.
Эта элегия, предназначенная для исполнения на пиру, помогает, таким образом, установить его идеальные условия; ее нормативный характер очевиден, в вазописи можно найти столь же нормативные изображения, на которых фигурируют собравшиеся вокруг кратера пирующие. Эти изображения не всегда представляют собой образец для подражания и не несут никакого философского смысла или морального наставления; зато они совершенно четко выполняют функцию зеркала: они отражают поведение пирующих во всех его аспектах, включая и те, которые осуждает Ксенофан: возьмем, к примеру, изображение пирующих, потерявших равновесие, которые едва держатся на ногах и спотыкаются возле кратера [13],[69] или длинный фриз, где пир в честь свадьбы Пирифоя перерастает в жестокую схватку между Кентаврами и Лапифами [14][70]· Вся домашняя утварь используется не по назначению: дерутся подушками, факелами, вертелами; стол сломан. Общий кратер находится слева, он стоит на треножнике, но до вина больше никому нет дела. Такие нечестивые сцены Ксенофан и не помыслил бы воспевать на симпосии, зато их часто можно видеть на чашах, в качестве антимодели идеального пира.
14. Краснофигурный кратер; т. п. художник Косматых сатиров; ок. 460 г.
15. Краснофигурная пелика; т. н. Ленинградский художник; ок. 470 г.
16. Краснофигурная чаша; т. н. художник Евергида; ок. 510 г.
16. Краснофигурная ойнохоя; Бостонская группа 10.190; ок. 410 г.
В изобразительном репертуаре кратер занимает важное место не только в качестве неподвижной точки среди лож симпосиастов, но и в качестве точки перемещающейся – вместе с пирующими, которые устраивают шествия, отправляясь на симпосий. На краснофигурной пелике [15][71] процессию открывает флейтист, за ним следует юноша, несущий кратер; к ножке кратера подвешен чехол для флейты. На голове у обоих венки, кратер тоже украшен венком, подобно одному из пирующих – тем самым подчеркнут праздничный характер сцены и значимость самого сосуда, предназначенного для смешивания. В этой сцене, изображающей торжественное шествие, вино и музыка тесно связаны.
Другие процессии [16][72] носят более оживленный характер. Пятеро юношей ударились в буйную пляску с разнообразными винными сосудами; двое танцоров с правого и с левого края подыгрывают себе на кастаньетах (кроталах), задавая ритм движению; на земле стоит кувшин (ойнохоя) и большая винная чаша (скифос), идентичная той, что держит, выгнувшись в танце, центральный персонаж. Один из танцующих держит на вытянутых руках огромный волютный кратер, хотя на земле стоят легкие сосуды, которыми нетрудно манипулировать, и кажется, будто на время, пока юноши кружатся во всеобщем танце, играя с пиршественной посудой, нормальный порядок вещей перевернулся.
68
Ксенофан у Афинея, XI, 462c-f (= fr. Bi West). Цит. по: Эллинские поэты… (Ксенофан 1 (1), пер. Г. Церетели).
69
Краснофигурная чаша; Карлсруэ, 70/3951
70
Краснофигурный кратер; Нью-Йорк, 07.286.84; Beazley,