“Он освободил запоры. Он задумал. И я задумала. Он надеется на меня. Он верит мне. Он молчит. И я буду молчать. И действовать. Он должен сохранить лицо. Он не просит меня. Он горд и благороден. Как я его люблю!” – думала Изевель.
“Закон не дозволяет царю взять чужую родовую землю. Лишь у сына, наследника прямого, есть неотъемлемое право, – говорила сама с собою Изевель, – однако, в государстве этом единобожном, казнят всякого, кто хулит их Бога или царя, голову его отдают псам, а добро – монарху. Вот ядро замысла моего. Нужны свидетели. Двух довольно – так ведется суд. У них сам Бог нуждается в свидетелях. Они законы почитают? Я – тоже! Пусть все будет по закону!”
Изевель подняла крышку государева сундука, стала разглядывать царскую печать. Овальная, черного камня. Два воина изображены рельефно. Который в шлеме, держит лук и три стрелы, протягивает оружие второму. Это царь вручает бразды правления. Лук и стрелы – знак заимствуемой власти.
“Зимри, городской правитель, мне обязан. Отлично знаю грех его. Да все их судьи у меня в руках! – удовлетворенно подумала Изевель, – я напишу им письмо от имени Ахава!”
Изевель достала из сундука лист пергамента и подумала: “Как славно, что пока жила в девицах в отчем доме, отец приставил ко мне писца, чтоб грамоте выучил!”
По-царски коротко начертала: “Посадите Навота во главе народа. И посадите против него двух подлых людей, лжесвидетелей, и пусть скажут они, что проклинал он Бога и царя. Потом забросайте его камнями, чтоб он умер!”
Изевель прочитала написанное. “Скупо. Пусть так. Умный много говорит малым слов количеством. И в несказанных словах глубокий смысл есть. Поймут!” Она запечатала письмо царской печатью и со служанкой отправила послание к Зимри.
“Где был злой умысел – там есть вина, а кто не видит вины – того и умысел чист!” – думает Изевель, ищет правоту, гасит в сердце пожар.
Кормило и камарилья
1
Городской управитель без удивления принял письмо из рук служанки Изевели, словно ожидал некоего действа монаршего дома. “Печать царя, а посыльная – жены его! – понимающе усмехнулся Зимри, – посмотрим, что ждет наш Изреэль!” Он выпил глазами короткое послание, задумался.
“В повелениях государевых слов мало, а подданным исполнять указы – дел много! – с досадой проворчал Зимри, – надо двух подходящих людишек подготовить, да хорошенько заплатить им из казны городской. И о судьбе их дальнейшей позаботиться – первостепенно важно. Судей оповестить, разъяснить, настроить. Впрочем, они люди со смыслом. Медлить нельзя. Праведный суд должен быть скор, особенно если монаршей волей подсказан. И что Ахаву в этом Навоте? В крови у монархов дружбу водить с разным сбродом…А я от зари до зари в суете и заботах!”
Городские ворота в Изреэле – знатное сооружение: здание в два этажа, комнаты внизу и вверху, арка, в ней решетки железные, тяжелые засовы. В одной из комнат городской управитель собрал судей. Вместе с ним – пятеро их. Каждому показал письмо. Все прочитали, обменялись мнениями.
“Ждут. Ясно им, как и мне, что на пергаменте этом не царь, а жена его буквы начертала, – размышлял Зимри, – хорошо, что понимают. Довольны, кажется. Один расплатится, другой обяжет. Я каждого интерес знаю!”
“Вот, скажем, священник сей. Он против Изевели не пойдет. Она людей подбивает служить Баалу. Кое-кто следует за ней, а многие колеблются – в Храм идти или идолу поклоняться. Стоит Изевели захотеть, и сманит сомневающихся. И меньше станет прихожан у левита этого, и пожертвований меньше, и десятина его скукожится. Да и Навоту он отомстить не прочь, что совету его духовному не внял!”
“А у старейшины того сын в царской коннице служит. Он за воина своего хлопочет, написал прошение Ахаву, нельзя ли продвинуть отпрыска на начальничью должность. Теперь ждет ответа, надеется. Понимает: за добро добром платят.”
“А другой старейшина духом весьма молод. У него за городом, в поселении, наложница молодая живет. Она сестра служанки той, что мне письмо принесла. В доме ее с ведома царской жены свершаются изрядные празднества в честь Баала и Ашеры. И молодящийся этот судья вкушает восторги телесные, сколько сил хватает. Он в руках у Изевели, страшится должность свою скандально потерять!”
“Ну, а этот судья – почетный горожанин, сидит тут по праву богатства своего. Торговец. У него зуб на Ахава. Давняя история. Он и рад бы доложить Эльяу, как у царя суд вершится, но, знаю, будет молчать. Потому, как меня боится. Я сквозь пальцы смотрю, как он половину прибытка скрывает и налог в городскую казну платит половинный. Вот, и пригодится он мне сейчас!”