— Виноват, в. б.! — ответил, выпрямляясь, Иванов. — Это оттого, что не след бы ей этого говорить.
— Да ведь как же, Терентий Иванович, — отозвалась Паточка: — кроме вас некому… это я к тому примерно сказала…
— А кровь-то кто выносил… примерно?.. — брякнул Иванов.
Как иглой уколол Паточку этот вопрос Иванова, на который она, как видно, не рассчитывала.
— Значит, я, — отвечала она.
Иванов опять оперся плечом на косяк, и начальник его уже не сделал ему замечания.
— Где же эта кровь? — спросил я.
— Пусть она покажет, — хладнокровно сказал Иванов, указывая на Паточку: — она знает.
— Я, значит, не знаю, Терентий Иванович, — возразила Паточка.
— Врешь, — хладнокровно сказал Иванов, отворачиваясь от нее.
— То есть, в. в., я точно выносила, а только не я убила мужа, — где мне!
Ларчик начал открываться. Мы отправились на место. В понятых не было надобности, так как полгорода сопровождало нас. Пришли на место.
— Где же искать кровь? — спросил я, обращаясь к Иванову и Паточке.
Они указали место на дворе близ стены маленького сарайчика, где земля казалась несколько разрыхленною. Стали рыть, но долго не могли ничего выкопать. Наконец Иванов сам взял заступ и скоро показались два огромных куска спекшейся крови.
— А зобенька[25] где? — спросил Иванов Паточку.
— А значит, я в печи сожгла, — ответила Паточка.
На место пришел исправник, и, видя наше открытие, спросил подпоручика насмешливо:
— Кажется, кровь нашли?
— Кровь, да не на шинели, — отвечал тот.
Мы отправились ко мне, чтобы составить акт о находке и снять новые допросы с обвиняемых. Так как к дому Крючихи собралась огромная толпа любопытных, то, чтобы избавить обвиняемых от неприятных для них, как мне казалось, наблюдений и публичности, я предложил идти не городом, а кратчайшим путем по задам; но Паточка стала упрашивать, чтобы ее провели улицами. Она, видимо, осталась довольна, когда некоторые из моих знакомых барынь попросили позволения находиться при допросах, на что и получили согласие. Я приступил к допросу Иванова, предполагая, что теперь он будет словоохотливее, но ошибся.
— Расскажи же теперь, как было все дело, по порядку! — сказал я ему.
— Пусть сперва оне расскажут, — отвечал он, разумея под словами «они» Паточку с матерью.
Делать нечего: я позвал Паточку, и прежде всего обратился к ней с убеждением, чтобы она говорила сущую правду, так как при том обороте дела, какой оно приняло, всякое запирательство повлечет усиление меры взыскания. Паточка, рисуясь перед посторонними свидетельницами, сказала:
— Точно так-с! Я теперь сама вижу, что вертеться нечего. Я ведь и раньше все рассказала бы, только все как-то-с… Исправник Егор Иванович поначалу очень напугал-с: говорят, за этакое дело, т. е. что человека пополам перерезали, и трех смертей мало… так, хоть и не я его резала, а все страшно… на меня бы не подумали!
— Ну, так как же дело было?
— Значить, вот как было дело-с, — начала она, играя босой ножкой со скинутым с нее арестантским котом. — После того, как покойничек избил меня… А избил он меня жестоко… и теперь еще по всему телу желтые пятна от синяков остаются… Не угодно ли, в. в., освидетельствовать меня?
Отклонив такое предложение, я попросил ее продолжать.
— После этого, я уж вам сказывала, я уложила его спать… Так он противен мне показался! Как уснул он, я и выхожу, а в сенях повстречался мне этот Иванов-с. Вот-с я и говорю ему: «Терентий Иванович! Скоро ли избавит меня Царица Небесная от этого мучителя»? А он говорит: «Хочешь, я избавлю?» Я говорю: «Ради Бога, избавьте!» А того я не понимаю, что он хочет делать, и еще сказала: «Я сама вам сослужу чем-нибудь за это…»
При последних словах Паточка не могла не улыбнуться, хотя и старалась казаться расстроенною.
— Только он вошел в заднюю горницу, т. е. где спал покойничек. Я не знаю, что он там делал. Вот он выходит и говорит мне: «Иди, убирай!» Я вхожу и вижу: муж убит. Что делать? Сам Терентий Иванович в переднюю горницу к гостям ушел, а я осталась одна. Прийти к ним и сказать — беда! Боюсь: думаю, на меня скажут. Было у нас в печке горячей воды; я потихоньку взяла, да и захватила кровь-то: в щель в подполье спустила. А из него все сочится. Вот вижу, Яков Алексеевич… старший то есть, и Илья Ильич ушли, а Терентий Иванович на печь лег спать-с… Я рассказала все маменьке. «Не объявить ли»? говорю. «Что ты, в уме ли? говорит: этакое дело объявлять! И нас-то с тобой в каторгу сошлют». Так я и сдалась на эти слова. Вот стали мы Терентия Ивановича будить; насилу растолкали.
— Пьян, что ли, он был?
— Нет-с; разве немного: он ведь крепок, и очень никогда не напивается.
— Раньше вы сказали, что не входили в переднюю комнату, потому что там Иванов с вашей матерью спал.
— Нет-с, это я так сказала: виновата-с! Не хотелось мне на них говорить: ведь он мне то же, что и отец-с. А маменька уж после к нему прилегла, как приубрали. День еще белый был; из дому вынести нельзя; а маменька с утра ухлопоталась, да и выпивши была, так тоже отдохнуть захотела.
— Ну что ж, Иванов встал, как вы его растолкали?
— Нет-с: мне, говорит, что за дело? Прячьте, как знаете! И опять уснул. Так мы и отступились! Пришли в заднюю горницу, где покойничек лежал-с. Маменька посмотрела, нет ли чего в жилетке, в карманах. Мы открыли подполье; только насилу вдвоем-то могли его, покойничка, спустить туда… велик он и тяжел был — сами видели, в. в.! Потом я опять замывать стала; а маменьке нечего делать, так она уж тогда к Ивану Терентьевичу пошла. Вот уж, замыла я, а времени все еще мало! Я прибралась, да и пошла по соседям, значит, чтобы виду не показать. Как стало смеркаться, я прихожу домой, а они все еще спят. Только добудилась я: «Что же, говорю, Терентий Иванович, как быть?» А он говорит: «Как хочешь, так и будь». Тут и маменька стала докучать ему. «Успеете, говорит, не убежит. А мне еще нужно в сборную сходить». Так и ушел, и не сказал, придет или нет.
Тут Паточка остановилась. Подождав немного продолжения рассказа, я предложил ей окончить его.
— Да тут уж я и не понимаю, как случилось… оттого-то, в. в., я и думаю… без меня дело было-с.
— Как это без вас?
— Значит, я взяла мужнин инструмент, чуйку, шапку и все, и пошла на реку, утопить то есть; значит, чтобы знаку не было. А как пришла, так у них все уж убрано…
— А как же вы сами сказали, что выносили кровь?
— Значит, я пришла, а Терентий Иванович тут сидит. Я спрашиваю: «Убрали ли»? А они говорят: «Поди кровь-то вынеси!» Я взяла зобеньку, да и вытаскала.
— А яму кто рыл?
— Терентий Иванович, надобно быть. Я спросила, значит: «Куда убирать»? А они мне и указали готовую.
— Да как же они успели вырыть три ямы, разрезать труп, вытаскать его по частям и потом зарыть, пока вы на реку ходили? Река ведь не так далеко!..
— Значит, я в обход, все лесом шла, чтобы кто не увидел… с остановками. Я пришла, а маменька уж козлуху доит.
— Где вы утопили вещи?
Паточка подробно описала место и рассказала, где и как шла. Действительно, расстояние было значительное; но, несмотря на то, трудно было предположить, чтобы в отсутствие ее Иванов, даже при помощи Крючихи, мог успеть упрятать труп коновала.
Вместо Паточки я позвал Иванова.
— Вот, — сказал я ему, — Клеопатра все рассказала.
— Что она рассказала? — спросил Иванов.
— Что бы ни рассказала, а ты должен мне отвечать на мои вопросы, иначе ты ответишь за упорство, да кроме того все, что она сказала против тебя, будет признано справедливым.
Начальник команды, чтобы заставить Иванова говорить, к моим убеждениям присовокупил свои.
— Да что же мне говорить-то, в. б.? — сказал Иванов подпоручику: — ведь я не запираюсь, что я убил: только крови на мне не было.
— Как же ты его убил? Расскажи подробно, — спросил я его.
— Да как убил?.. Взял, да и убил.
— Что же, он враг тебе был, или из-за денег?
— Кто это говорит из-за денег? — спросил Иванов, выпрямляясь.
— Никто этого не говорит, а только я тебя спрашиваю, чтобы узнать, для чего ты это сделал: ведь нельзя же — убить человека без причины.
— Разве это человек был?
— А то что же?
— Он и собаки не стоил.
— Поэтому ты и убил?