— Ну, так что же тебе, матушка? — обратился я к Ершовой. — Видишь, Молчанов наказан.
— Врут это они, врут, в. б! И пальцем не дотронулись; а не то, чтобы хорошенько взъерепенить…
— Да ведь он из-за тебя в арестантской сидел, и еще штраф заплатил. Чего же тебе еще?
— А что, что заплатил? А в ихнюю же казну. Мне от того не легче…
— Ну, под арестом сидел.
— И не сиживал он ни под каким под арестом. Врут все!
— То есть здесь, при правлении неделю высидел, за замком.
— Врут, врут это они. Все по воле ходил: я сама сколько раз видала. Еще надо мной же смеется. Да наплевала бы я на это: мне хоть сиди он, хоть не сиди — все однако! А он мне плат на голову накинь: умел сорвать, так умей и накинуть! Вот что, в. б. Я не какая-нибудь, а мужняя жена.
— Да будто самой тебе тяжело надеть?
— Тяжело — не тяжело, а он сорвал, он опростоволосил — он и голову накрой. Мне без того в храм Божий нельзя ходить. Хорошо, что батюшка разрешил: ходи, говорит… ничего!..
— Ну, да ведь ты так-то, я думаю, носишь же его?
— И не надевывала! Сохрани меня, Мати Пресвятая Богородица, от сраму этакого! Ношу, да другие — есть их у меня, слава Тебе, Господи! А того не надену; и не взяла и не возьму руками, покуда сам Петруха не накинет.
— Где же твой плат?
— Да где? Надо быть, здесь, в правлении, как не пропили.
— Ну, вот ты сама неладно говоришь, матушка.
— А почто неладно? Они не по правилу судят, а мне что? С меня что возьмешь? Я — государев человек. Как бы мне до самого-то царя дойти, так он их всех духом бы в тартарары сослал. Самим бы им так насмолили… узнали бы они матроску смоленую… Только идти далеко!
Я осведомился у писаря о платке Ершихи, и оказалось, что он действительно в правлении, но она не соглашается взять, если Молчанов сам не наложит его ей на голову, а Молчанов на то не соглашается. — Я дал слово матроске похлопотать об исполнении ее желания. Она, видимо, осталась довольна и тотчас же предложила принести мне малины; когда же я отклонил такое предложение, она, в видах поощрения и как бы по секрету, сообщила мне некоторые сведения о своем муже:
— Ведь отчего я, в. б., воюю с ними? На мне не что возьмешь! Я уж проляпалась было тебе, что Ерш-от мой у самого царя служит.
Тут Ершиха близко подошла ко мне, ткнула пальцем в плечо и чуть не на ухо сказала:
— На одном, чуешь, корабле с царем-то плавал: так ему просто! Так де и так, царь милостивый!.. Обиждают-де… Насмолили бы им! Не веришь, в. б., так сам вычитай грамотку: я тебе вместе с той отдала… с прошеньем-то…
Эта грамотка была письмо Ершова к жене. — Я стал читать его про себя.
— Нет ты вслух, в. б., да потихоньку, чтобы разбойники-то эти не знали, — пусть их!
Ершова, говоря последние слова, погрозила кулаком на дверь, ведущую в комнаты, занимаемые правлением. Я начал читать вслух; как водится, письмо начиналось поклонами. При каждом поклоне Ершова с чувством замечала:
— Вишь ты, как выписывает!.. Золотые рученьки!
— Золотые рученьки! — сказал я ей; — да он ведь не сам пишет: за него кто-то другой руку приложил. Значит, он неграмотный?
— Так что? Все его же басни писаны.
Когда же я дочитался до поклона Молчанову — «другу моему любезнейшему», то Ершова сказала громко:
— Ну, вот этому-то не почто бы. Да не знает ведь он этого.
— Сказала ты этот поклон?
— Сказать-то сказала… нельзя не сказать, коли в письме написано, а только от себя прибавила, что не почто бы.
Существо письма заключалось в post scriptum. Здесь Ершов прежде всего уведомлял жену, что он плавал на одном корабле с Инператором и с Великим Князем, и что Инператор пожаловал ему награду.
— Вишь ты! Не правду ли я тебе сказала? — заметила Ершова шепотом, толкая меня в плечо.
Далее Ершов писал, что у него теперь под начальством сто человек.
— Эко место! — опять громко сказала Ершова. — Боле ста человек! А поди все говорят: здравия желаем, в. б! Сказываюсь, у нас и в городе-то всех солдатов эстолько не наберется.
Потом в письме было объяснено, что, по случаю такого повышения, Ершов очень в деньгах нуждается, потому что теперь, из анбиции, надобно и мундир завести не то, что у простого матроса: так нельзя ли-де сколько-нибудь прислать на подмогу, — а после он и сам не оставит.
В конце письма написан адрес: «№№ флотского экипажа бонбандеру[54], имярек, в Кронштат».
На это моя собеседница не сделала никакого замечания. Зато я, в свою очередь, спросил ее:
— Что же, ты денег-то послала?
— Нет. С кем пошлешь? Не прилучилось такого верного человека. Да опять и послала бы я, да мало-то на что ему? Не посылать же ему рубль, коли он в начальники этакие вышел, коли у самого под началом боле ста человек, да от самого царя награды получает. А много-то мне где взять?
— Да ты бы хоть простое письмо послала, — хоть и без денег.
— Без денег-то?
— Да.
— Послала, послала. Только от Петрухи поклона не сказывала; а велела написать, что меня опростоволосили.
— Давно ли ты послала?
— А не так давно. Тут богомолка приходила, так с ней.
— С богомолкой?
— А что?
— Да твой муж не получит: ей не увидеть его.
— Почто не увидеть! Она каждый год всех угодников обходит.
— Если не врет, так правда. Да только дело-то в том, что в Кронштате, где твой муж служит, и угодников-то вовсе нет.
— Как нет, коли туда сам царь наезжает? Не на простой-же образ он молится.
— Да нет.
— Не обманет же богомолка: она и в старом Ерусалиме была, и в Новом. Пятно на руке показывала, синее такое! Это ее в Старом Ерусалиме запятнали, что была-де там. Эта обманет ли? Она у нас двои сутки жила… все о чудесах рассказывала. Ей и самой во сне святые снятся. Я ей и на дорогу-то дала. А она хотела и деньги-то снести, — да только я не надумала.
— Нет, это письмо не дойдет. Тебе бы лучше на почту положить.
— Эк ты, в. б! Да до городу-то ведь полтораста верст!
— Ну так что же? Из правления каждую неделю ездят в город…
— С этими-то разбойниками!.. Сохрани меня Царица Небесная! — воскликнула Ершова, кладя на себя большой крест.
— Ну, теперь ты иди; а там я за тобой пошлю: плат на тебя наденут.
Бомбардирша ушла в веселом настроении.
Я позвал помощника старшины.
— Народ никак весь готов, — сказал тот, входя. — Да на улице ребятишки с раками… говорят, вы приказали наловить.
— Прекрасно. А между тем, у меня есть до тебя просьба…
— Что прикажете, в. в. б.?
— А вот что: не уговоришь ли ты Петра Молчанова, чтобы он надел на эту солдатку платок? Ему, если он не дурак, это ничего не стоит, а вам будет лучше, потому что Ершиха говорит, что он уходил из-под ареста. Может быть, это и неправда: а все лучше, как дела не будет…
— Сколько угодно, в. б., хоть три плата, так наденем.
— Ну, хорошо. Теперь пусть войдет сюда народ и я сейчас приступлю к делу, а между тем пусть кто-нибудь сходит за Ершихой и Молчановым.
Я вышел на улицу. Там меня дожидалась толпа мокрых крикунов, которые в подолах грязных рубашонок держали множество раков.
— Всех ли выловили? — спросил я.
— Всех, в. б., — отвечал предводитель толпы, по-видимому, старший летами.
— А вре! — возразил кто-то: — один у Егорши в омут ушел.
— Молчи, — сказал нескромному товарищу предводитель сердито, но вполголоса. — Только ты, в. б., нам деньги отдай всем, а Егорше не давай, коли упустил…
— Ну, ничего: я и ему отдам. Только отнесите сперва раков к сторожу.
— Да и рачонок-от был пустой, — ровно муха какая, — заметил кто-то в толпе, вероятно, Егорша.
Ловцы, сложив, по указанию, добычу и получив деньги, с веселыми криками разбежались в разные стороны.
Сделав несколько допросов, я получил от помощника старшины известие, что Ершова и Молчанов пришли. Их позвали.
— Что же, Молчанов, наденешь на нее платок? — спросил я его, указывая на Ершиху.
— Почему же нет, в. в. б?
— Ну так идите в сборную, и там ты, Молчанов, наложишь его на нее.
— Да тут не все наши собраны, в. б.! — возразила Ершиха.
— Не все ваши! А зато сколько из других деревень? Везде разблаговестят: вот какова у нас Авдотья Ермолаевна! Добилась-таки своего!
Слова мои подействовали на Ершиху, и она согласилась.
54
Т. е. бомбардиру (изначально солдат или матрос при бомбардирском орудии, позднее низший чин в артиллерии, звание, соответствовавшее ефрейтору).