Когда показался приближающийся поезд и люди бросились к платформе, Зубкович тронул Никиту за руку и повел вслед за толпой.
— Она, наверное, будет проходить здесь, наверное, кое-кто встретит ее, а мы посмотрим и потом...
Поезд в последний раз звякнул буферами и остановился. Из всех вагонов пошли: мужчины в черных новых пальто с чемоданами, портфелями, дети, крестьяне в лаптях, армяках, мастеровые с инструментами, женщины, по-разному одетые, с детьми, узлами, чемоданчиками. Их встречали люди с перрона. Толпа смешивалась, росла. Никита уже думал, что они никак не смогут в такой толпе узнать ни разу не виденную женщину. В этот момент Зубкович осторожно тронул его за локоть и тихонько шепнул.
— Вон!.. Из пятого вагона идет. И еще одна... Их встречает какой-то хлопец... Незнакомый... Ишь... Чтобы глаза отвести...
И Никита узнал сразу молодое красивое девичье лицо, увиденное на карточке. Вот они прошли совсем близко возле Никиты. Он почувствовал запах духов, попытался идти вслед. Но Зубкович придержал.
Когда те трое сели в коляску и поехали, Зубкович махнул своему извозчику и приказал ехать вслед за коляской. У него было радостное приподнятое настроение от первой удачи, и он разговорился.
— Птица эта — опытная, брат. Даже виду не показывает, что знает и думает про нас, а я уверен, что она знает. Оно часто так. Словно друг друга ловим. Знаем, что узнали друг дружку, и прячемся. Хитрость, брат, нужна. Эта — напрактикованная. Иной из них, как приедет, ты его не ищи, а найдешь, сам себя выдаст поведением, а эта ишь как...
Он не закончил. Передняя коляска сначала ехала все быстрее, и их извозчик тоже погонял лошадь, чтоб не остаться позади. Потом коляска неожиданно замедлила езду, и Никита услышал впереди, совсем близко, веселый смех.
Передний извозчик, видимо, нарочито то погонял лошадь рысью, то замедлял до обычного шага, и Зубкович вынужден был следить за этим и то и дело хватать своего извозчика за плечо, чтобы тот то погонял лошадь быстрее, то своевременно сдерживал ее. Зубкович понял, что с ним дразнятся, злился от этого, но оставить этой игры не хотел.
— Дразнятся, черти, нарочно,— бормотал он про себя. От этого стало нехорошо и Никите. Его испугало, что девушка с передней коляски знает, что они шпики.
Тем временем передняя коляска повернула влево в переулок, и одна из девушек повернулась и помахала им платочком. Зубкович плюнул и выругался.
— Как гончие за волками, а волки и не боятся.
Он приказал извозчику ехать прямо по улице, но за углом сразу остановил его, заплатил и отпустил.
Никита стоял у магазина и смотрел на выставленные в витрине вещи. Зубкович пошел в переулок. Минут через пять он возвратился и повел Никиту по улице обратно. Когда проходили около переулка, он показал рукой на низенький деревянный домик в переулке.
— Вон в том с белыми ставнями. Они все там... Посмотрим, кто кого теперь перехитрит! Ты домой иди, не надо, чтобы они сегодня тебя здесь видели. Потом будешь вести все их дело, а сегодня я послежу.
Теперь уже Никите становилось интересно. У него даже появилась тревога, что Зубкович нарочно хочет отослать его домой, а сам остается, чтобы одному заработать на этом деле. Поэтому на квартиру Никита пошел неохотно. А дома он долго сидел у окна, смотрел на улицу. Там, напротив окна, у забора играли дети. Самый маленький сидел в песке, набирал ручками песок и насыпал себе в подол рубашки. Старшие стояли рядом, и один о чем-то настойчиво упрашивал девочку. Она прятала ручку, сжатую в кулачок за спину, и отрицательно качала головкой. Тогда мальчик отошел от нее, стал напротив малыша, развернул пальцами ноги песок, набрал ногой песку и сыпанул его в подол малышу. Тот хмыкнул, замахал ручками. Но мальчик не оставил его, набрал еще раз песку и изо всей силы сыпанул его на малыша. Песок попал за воротник, в лицо, засорил глаза. Малыш сильно расплакался. По щекам текли слезы, он кулачками, испачканными в песок, тер глаза. Песок, размоченный слезами, тек по щекам мутными струйками. Девочка подошла к малышу, подняла его с земли и зло посмотрела в сторону мальчика. А тот отвернулся, он шел во двор, скривил рожицу, показал язык девочке. Никита не сдержался и захохотал. Он вспомнил жену, трехлетнего сына и почему-то вспомнил ее, таинственную незнакомку. В сердце шевельнулось сомнение.
«Хорошо ли, что на такую службу пошел? У меня ж сын...»
Он отошел от окна и начал писать письмо жене. Хотелось написать и ей и сыну добрые ласковые слова, много таких слов. Это было его первое письмо отсюда. Начал писать. И когда надо было сообщить жене, где он служит, долго думал, нервничал и написал:
«...Служу в канцелярии писарем...»
«Пускай так. Все равно ведь правду нельзя писать». А когда подумал об этом, стал рассуждать с самим собой.
«Не удивительно, что Зубкович ругается. Почему ж, действительно, даже родственникам, даже жене своей нельзя написать об этой службе? Почему мы так боимся людей?»
Пропало равновесие, приобретенное за это время на службе. Он не закончил письмо, отложил его в ящик стола и лег на кровать. Задремал. Стал забываться. Наступающий вечер наполнял комнату темно-синими сумерками и тишиной. С улицы доносились легкий стук колес и чей-то говор. Кто-то крикнул на дворе и замолчал. Звенела, билась об оконное стекло муха. Никита не двигался. Открывал глаза и подолгу смотрел в потолок. Сумерки густели, они вливались в комнату с улицы через окна, через все щели, наполняли ее, становились тяжелее и с потолка опускались на кровать, на Никиту. Сквозь сумерки он видел своего сына и незнакомку. Совсем дремал, когда в комнату вошел усталый Зубкович и выругался.
— Что я, собака, чтоб людей гонять? И хоть бы польза какая-нибудь от этого, а то сами не знают, за кем посылают следить. Ре-во-лю-ци-онеров нашли! Может, просто к жениху девка приехала, а они — следи!..
— А что такое случилось?
Зубкович не ответил. А было все так.
Как только Никита ушел на квартиру, Зубкович завернул в ближайшую пивную. Попросил бутылку пива, выпил и через час с четвертью прошел переулок из конца в конец. Когда повернул назад, со двора, за которым он наблюдал, вышло четыре человека. Зубкович направился вслед. Через квартал они сели в трамвайный вагон. Зубкович поехал за ними на извозчике. Потом за ними пошел в городской сад. Они о чем-то беседовали и игриво смеялись. Среди них был хлопец, встречавший приехавших на вокзале, и еще одна новая девушка. Зубкович злился. Он так же медленно и так же долго ходил по смежной дорожке в саду и следил за ними. Когда они свернули на новую дорожку, Зубкович поспешил за ними. При встречах торопился пройти незамеченным, чтоб не узнали, прятался за людей. Скоро ему такая игра надоела. Он сел на скамью и следил оттуда. Прошло десять минут. Те, за кем следил Зубкович, исчезли. Он подхватился и поспешил в толпу. И в тот момент, когда он, спеша, меньше всего надеялся встретить их, они очутились перед ним и дружно, весело почему-то захохотали, словно нарочно, ему в лицо.
Он отступил в сторону, попросил прощения и уступил дорогу. Хотел пойти домой, но механически повернул и пошел за ними. Так проходил еще полчаса.
Потом Зубкович стоял на углу возле харчевни, пока они пили кофе, а потом опять шел за ними аж на окраину города, где жил хлопец. Только после этого он пошел домой.
Никита поднялся и сел на кровати. Зубкович стоял посреди комнаты.
— Ну, и ничего... Гуляли в саду. И по-моему глупости все это могут быть...
Однако, говоря это, Зубкович и сам себе не верил. Он был уверен, что следит недаром, но ни одной зацепки пока что не имел. Это раздражало до обиды. Он понимал, что эта операция надолго, может, даже на месяц, что приехавшая принимает меры к тому, чтобы успокоить полицию, а потом в один из дней сделает все и исчезнет. Надо терпение, а этого у Зубковича не хватало.