Несколько минут назад к дому, уже хорошо знакомому Никите, подъехал извозчик. С санок слез с чемоданом мужчина в пальто и шляпе и направился во двор. Подвода отъехала. А потом, когда исчез извозчик, из-за дерева в соседнем дворе вышел второй мужчина и направился за тем, приехавшим с извозчиком. Во дворе кусты сирени от ворот аж до двери, а за ними рядом яблони, груши. Никита остановился у ворот и прислушался. Во дворе ни звука, кроме свиста метели да шороха обледеневших ветвей на деревьях. Тогда он подошел к крыльцу, тронул дверь и прислушался. Дверь была заперта, и за ней тишина. Никита, осторожно ступая по снегу, чтобы его не слышали, пошел вдоль стены к окну, где находилась квартира незнакомки. Это была большая угловая комната с тремя окнами. Никита зашел за угол и стал у окна. Окно было завешено и залеплено снегом. Он тихонько счищает снег со стекла и всматривается. За занавеской мелькают силуэты двух человек, они что-то делают у стола и едва слышны их приглушенные голоса. Тогда Никита ищет окно с форточной. Оно в стене со стороны улицы. Никита возвращается и, прислушавшись, не слышно ли кого-нибудь за дверью в сенях, подойдя к окну с форточкой, пристраивается, чтобы уловить голоса из комнаты и слушает. Сквозь щели в форточке из комнаты выходит теплый воздух, и сквозь эти щели доносятся приглушенные, но отчетливые слова. Никита слышит, как говорит женский голос.
— Лишь бы отсюда, а потом могут поймать часть, но не все. А я, признаюсь, очень беспокоилась в последние дни, боялась полиции.
Ей отвечал мужчина.
— Ты очень счастливая, видно...
И потом оба засмеялись.
Никита отошел немного от дома, влез на яблоню. А оттуда сверху, через окно, завешенное наполовину, хорошо виден стол и мужчина. Женщина за стеной. Видно, как мужчина складывает в чемодан какие-то бумаги. На стуле еще один чемодан.
Смотрит Никита на мужчину, понимает, что надо немедленно действовать, и боится, чтобы не исчезли куда-нибудь эти чемоданы. Начал волноваться. Сильно забилось сердце. Он вспомнил так часто тревожившие его мечты о будущности. Тревога за то, что люди в комнате упакуют чемоданы и исчезнут, все больше нарастала, не давала покоя. Тогда он посмотрел на часы, слез с дерева и пошел со двора. В переулке осмотрел следы у ворот и бросился на улицу. У харчевни вскочил в сани дремавшего извозчика, толкнул его в воротник.
— Минская, восемь. Гони быстрее. Ну-у!..
Извозчик оглянулся на Никиту и, рванув вожжи, начал стегать коня кнутом по худым бокам. Никита стоял за плечами извозчика и, дергая за ворот, приказывал погонять. Еще через шесть минут Никита сидел в кабинете начальника 3-го жандармского отделения и требовал пятерых человек. Начальник, ни о чем не расспрашивая, куда-то позвонил. В кабинет вошел высокий жандармский офицер, а еще через минуту Никита, офицер и четверо жандармов шли в переулок.
У знакомых ворот Никита еще раз внимательно осмотрел следы на снегу. Свежих следов не было. Значит, они еще здесь. Никита остановил офицера и показал:
— Вон те два окна.
Офицер внимательно расспрашивал Никиту, есть ли в доме еще двери и с какой стороны, потом послал одного жандарма к двери с обратной стороны дома и позвонил. Через несколько минут дверь открыла старая женщина. Увидев жандармов, она поспешно прикрыла дверь и, не заперев их, исчезла в комнате. Офицер и двое жандармов пошли за ней. Никита с жандармом остались на крыльце. Когда они остались вдвоем, перед Никитой всплыл очень живой образ, надуманный им за время, пока он следил за незнакомкой. В памяти встала сладкая мечта о награде, о повышении в чине и за этим ласковое лицо начальника. Но он все же не мог понять, доволен он или еще чего-то не хватает. Он боялся, что вскрыл несерьезное дело, и тогда мечты не сбудутся, над ним могут посмеяться. Охваченный этой, незаметно появившейся, тревогой, Никита отошел в глубь коридора и стал прохаживаться: три шага вперед, три — назад. Жандарм стоял как раз на пороге, смотрел застывшим взглядом на свои сапоги, а концом шашки счищал с носков снег.
Минут через двадцать пять дверь комнаты, куда зашел офицер с жандармами, открылась, и свет лампы целым снопом лучей упал на лицо Никиты. Он отвернулся, инстинктивно отошел в глубь коридора. Из комнаты вышли с тяжелыми чемоданами в руках жандармы и офицер, а за ними мужчина в шляпе и молодая девушка. Из комнаты в открытую дверь вслед им смотрели старая женщина и высокий лысый мужчина, отец арестованной. Когда жандармы с арестованными вышли за ворота, они еще несколько минут стояли на крыльце, потом вернулись в дом, а еще через несколько минут немного сзади вслед за жандармами шел отец арестованной.
Метель прекратилась. Изредка налетал откуда-то ветер и, стрясая снег с частоколов и деревьев, бросал его в лицо Никите.
Никита шел позади арестованных, ступая в протоптанные жандармом следы. Теперь ему все случившееся показалось очень простым. Арестованных он не жалел и совсем о них не думал. Думал о предстоящей награде, как о законно заслуженной.
Назавтра в кабинете начальник угостил Никиту папиросой и разрешил поехать на две недели на побывку. А двенадцатого декабря он получил вознаграждение и пять новеньких ассигнаций занес в банк.
* * *
Хата у отца Никиты пять на семь аршин. Одно окно в хате в четыре стекла — на двор да еще под полатями в одно стекло окошко — на огород. Четверть хаты занимает печь, столько же полати. В углу стол и широкие дощатые лавки от стены до стены. В хате низко навис потолок на толстых балках. Под лавкой корыто с тестом, чугуны, кадка. Под потолком на полке миски, две буханки хлеба. В хате спертый кислый воздух.
Когда Никита вошел в хату и разделся, он долго искал на стенах место, где бы повесить свое пальто. И сразу почувствовал, что отвык уже от этой маленькой хаты, что не захочет вернуться сюда уже никогда.
Родители встретили Никиту тепло. Отец три раза с ним поцеловался накрест, а когда Никита намеревался сесть на лавку, мать подошла и фартуком вытерла ее. Когда, поужинав, сидели у стола, отец долго говорил о нехватках в хозяйстве.
— Пускай она сгорит лучше такая жизнь. Это ведь скоро уже хлеба не будет и, кажется, много сеял... И где оно, правду говоря, вырастет у нас. Людей теперь много развелось, и всем есть надо. Так оно жить, наверное, легче с писарства? А может, и тоже?..
Беседой своей отец хотел кое-что выведать от самого Никиты.
— Ты насовсем в это писарство пошел или как? Если будешь дома жить, так хоть сени какие-нибудь пристроим из досок или другое что... Тесно...
Жена Никиты сидела на конце лавки, а мать стояла у печки. Она внимательно следила за беседой, за словами старика, и, как только он сказал о тесноте, вставила:
— Конечно, тесно... Как соберемся к столу все, повернуться негде, спинами друг о дружку тремся.
Эта беседа вызвала у Никиты ощущение громадной разницы между его жизнью за последние месяцы и жизнью родителей. Эта разница во всем: в одежде, в питании. Черное чистое пальто Никиты, висевшее на крючке возле полатей, резко выделялось на фоне серых бревен стены и серой одежды, брошенной на полати, казалось нарочито отталкивалось от них, чтобы не испачкаться. И Никита сам время от времени поглядывал на пальто, и у него появлялось чувство отвращения, он боялся, что со стены, с армяков и кожухов налезут в пальто тараканы и вши.
Отец Никиты хорошо понимал разницу между своей жизнью и жизнью сына и в беседе сам намекал на это.
— Наш волостной писарь,— говорил отец,— вон как живет, как господин: дочерей одел, сына в городе в гимназии учит, а в губернской канцелярии если его посадить, так и совсем бы не признал. Я недавно адвоката в городе знакомого встретил, как сказал, что ты в губернии в канцелярии служишь, так он вот как завидовал и хвалил тебя. Очень, говорит, хорошее твой сын место занял.