Когда мобильный узел правительственной связи прибыл в район рассредоточения и станция Романовского развернулась в указанной точке, прапорщик озвучил экипажу строгий приказ: войдя в связь, поддерживать канал, но не вести никаких переговоров даже по служебной линии. Только поддерживать связь и слушать. Эфир на высоких частотах был просто забит натовцами, оживленно, как никогда, ведущими радиообмен. Через полчаса к станции подкатили по просеке со стороны шоссе две боевые машины десанта. Лейтенант-крепышок вызвал прапорщика, посоветовался с ним недолго и отдал десантуре приказ занимать круговую оборону вокруг станции. Иванов присел на бугорок рядом со вторым связистом, тоже старослужащим, они закурили «Охотничьих» из армейского пайка, помолчали, отдыхая после суеты развертывания станции. Оба знали, что положенное по боевому расписанию прикрытие полевых узлов правительственной связи армейскими подразделениями никогда не выставлялось в мирное время. Потому и противогазы, обычно мирно лежащие в кунге за стойками с аппаратурой, были у солдат при себе.
Ну что, Валера, началось, что ли? — ефрейтор со знаменитой фамилией Бунин был с Орловщины, из рабочей семьи и отличался немногословием и обстоятельностью.
— А я что, Пушкин? Или маршал Куликов? — Иванов затянулся покрепче, потом долго смотрел, как пробиваются косые утренние лучи сквозь клубящееся сиреневое облако дыма. — Начаться в любой момент может…
— Я их, сук, зубами рвать буду! — твердо пообещал кому-то Бунин. Валера спросил себя: «А я?» И тут же, не задумываясь долго, ответил вслух, подчиняясь поднявшейся внутри ярости на всех, кто мог сорвать приближающийся дембель:
— Если только кто живым к нам прорвется, тут и уроем. А вот если ядерной бомбой саданут, ну, тогда обидно просто будет, что ни до кого не дотянуться.
— Через наши трупы из Сибири дотянутся! — веско подытожил Бунин. — Ну что? Пойдем и мы закапываться, пока Рома не вздрючил?
Неподалеку сноровисто окапывались десантники.
Калейдоскоп в голове прокручивал картинку за картинкой, они осыпались и снова собирались в единое целое из обрывков воспоминаний, запахов, слов и даже прикосновений. Вот рука автоматически прикоснулась, погладила холодный ряд металла и эмали на теплой шерсти «парадки». Это значки — «гвардия» и «специалист первого класса». Вот блеснул за окном вагона кусок мокрой брусчатки под фонарем у железнодорожного переезда. В ожидании, когда пронесется мимо поезд, застыла перед шлагбаумом пара немцев-мотоциклистов с девчонками, крепко обхватившими их кожаные куртки. А Иванову вспомнилась сразу брусчатка гарнизонного плаца, веселый рев полкового оркестра, грянувшего «Прощание славянки» на разводе, свой четкий шаг по этой брусчатке, крепкое плечо шагающего справа товарища да захлопывающиеся при звуках оркестра окна верхних этажей немецких домов, стоящих тесно сразу за высоким забором части. Знаменитый поезд Вюнсдорф — Москва набирал ход, весело постукивал на стыках рельсов, несся домой, в Союз.
Уже в Бресте, выйдя покурить на перрон, Иванов стал замечать, что в толпе, окружившей вокзал, он пытается найти — и находит! — знакомые лица. Ведь это уже Союз! Это не заграница, здесь все возможно, любая встреча уже не кажется несбыточной, любое мелькнувшее рядом лицо может оказаться родным или хотя бы просто знакомым!
В Гомеле, пересаживаясь на поезд, идущий в Ригу, Иванов с недоумением столкнулся с патрулем, проверившим у него документы и отпустившим тут же дембеля с Богом. В киоске продавались советские сигареты, пиво, конфеты. А девушки, сколько девушек вокруг! Не толстозадых коро-вистых немок, а своих, русских, стройных красавиц с певучей волнующей речью. Родной речью.
Рублей было в обрез, зато немецкой мелочи — денежек — «фенешек» и даже марок, взятых на память, — полно. Но не купишь ведь ничего здесь за марки! Зато в вагоне ехали еще дембеля — возвращались в Ригу из Белоруссии артиллерист и два ракетчика. Они столкнулись с Ивановым в тамбуре, перекурили вместе и тут же утащили к себе — пить портвейн.
Портвейн! За все время службы в Германии Иванов выпил, наверное, несколько кружек пива в гасштедте да один раз отвратительной немецкой водки Lunikoff. Не то чтобы возможности — желания рисковать доверием начальника станции, частенько отпускавшего свой экипаж на выезде перекусить в немецком заведении, не было.
…Привокзальная площадь Риги как-то неуловимо изменилась. Валера сунулся было переходить ее поверху, как привык, но не нашел знакомой «зебры» пешеходного перехода. Долго мотал головой в недоумении, пока не заметил открытого зева подземного перехода, построенного за время его отсутствия. Он быстро сбежал по ступенькам вниз, разобрался в подземном лабиринте и уже уверенно вынырнул на другой стороне площади прямо у остановки своего автобуса. Желтый «Икарус» 37-го маршрута подрулил буквально в то же мгновение. Иванов жадно всматривался в окно — через Даугаву строили еще один мост — вантовый красавец пришел на смену понтонному уродцу. Родная Иманта за это время шагнула еще дальше, и его дом, стоявший раньше на краю нового микрорайона, теперь оказался почти что в центре жилого массива.
Дембель в маю — все по фую! — весело пронеслось в голове у солдата. Шел 1980-й, олимпийский, год.
Глава 8
1982. В Каунасский госпиталь КГБ Валерий Алексеевич попал совершенно здоровым, что и способствовало его дальнейшим приятным воспоминаниям о пребывании в этом медицинском учреждении. Отец, не любивший использовать служебное положение, на этот раз внял мольбам матери и попросил начмеда округа пристроить в госпиталь для «проверки здоровья» свое непутевое чадо, чтобы студент-первокурсник получил вполне законную отсрочку от неминуемо надвигающейся сессии.
Сессия, правда, ничем особенным студенту Иванову не грозила. Дураком он не был, к тому же иногда даже лекции посещал. Несмотря на службу в армии, знаний, полученных в основном в Кингисеппской средней школе, не растерял. Да и читал очень много, что еще нужно, чтобы кое-как протащить свое тощее тело через игольное ушко сессии на филфаке? Но было много обязательных работ, не сданных в срок, и обязательных часов, не отсиженных чинно на заднице в аудитории. Да и «кое-как» сданная сессия родителей почему-то тоже не устраивала. Решено было потому сессию отодвинуть под благовидным предлогом, а Валеру поместить куда подальше, где стены покрепче, а порядки пожестче, дабы прервать веселую жизнь решившего как следует «оторваться» после армии младшего сына.
Когда абитуриент Иванов подошел к стенду на первом этаже филфака Латвийского госуниверситета, то первое, что он увидел, — это длинный список лиц, зачисленных на дневное отделение первого курса. Группа к-1 (krievu 1- русская то есть) — главная профильная группа — состояла из двадцати пяти человек. Пробежав глазами список, Валера увидел свою фамилию в обрамлении двадцати четырех девичьих. Короче говоря, на тот момент он был единственным мужиком в группе. Надо ли говорить о том, с каким волнением входил он в аудиторию на установочное собрание группы? Или о том, как оценивающе загудели девушки, увидев единственного в их группе парня. А был Иванов тогда скорее высок, чем низок; худ, скромен, улыбчив. легко краснел и часто поправлял падающую на глаза челку мягких русых волос.
Девушки были как девушки. В основном дочки или внучки офицеров — такова была особенность русской Риги, русской процентов на семьдесят. И красивые были, и страшненькие. Но по большей части — совсем сопливые, отчего свежеиспеченный студент горько вздохнул и, как сквозь строй, прошел к последней скамейке. Прошло минут пять.