От вокзала до Старой Риги — рукой подать. Прямо с высокого перрона открывался вид на острые шпили готических немецких соборов. Оглянешься в другую сторону — еще больше куполов православных храмов поднимаются над городом. Крутила под ногами мелкий снег поземка.
Январь выдался почти бесснежным в тот год, а тут вдруг прорвало на небе старый мешок с колючей крупою. Перешли Привокзальную площадь подземным переходом, вынырнули на свет божий у Городского канала, пробежали, ежась от ветра, мимо желтого здания городского УВД, отметив краем глаза автоматчиков у входа, пропустили 11-й трамвай, проскрежетавший в Межапарк («Домой!» — подумал про себя Иванов), перешли дорогу у гостиницы «Рига» и тут же, не останавливаясь, просквозили неторопливо сквозь узкий проход у первой же «баррикады». Вспомнилась детская книжка про Парижскую коммуну с репродукцией знаменитой картины Делакруа «Свобода, ведущая народ» на обложке. Та картинка была цветной и красочной. Здесь же все было в привычных грязновато-серых латышских тонах. Только болтался над бетонными блоками и парочкой замызганных КамАЗов, перекрывавших проход в Старушку, новенький огромный флаг — венозно-красный, с белой полосой посередине.
Несколько корявых плакатов, исполненных на ватмане, от руки: «Трепещите, убийцы!», «Оккупанты всех стран, вас родина-мать зовет домой!», «Go home, soviet imperialists!)), «Имперские придурки! Латвия больше не будет ядерным, экономическим и экологическим заложником и придатком империи — вон из Латвии!». «Латвийское радио и телевидение — голос нашего сердца!» — этот текст был написан по-латышски, но Иванов тормознул товарищей и перевел им содержание лозунга. Так-то, товарищи советские пропагандисты!
За баррикадой, прямо на брусчатке валялись несколько бревен и дымился костерок. На бревнах сидели небритые мужики, еще не старая экзальтированная тантиня (тетушка) заботливо поила «героев сопротивления» горячим кофе из термоса.
Из ближайшего подъезда весело выбежала поддатая парочка, парень на ходу застегивал молнию джинсов и кричал, что надо искать другое место — этот подъезд уже весь засрали. Это Валерий Алексеевич и переводить не стал, песня понятна была без слов. Однако все магазины и учреждения исправно работали, никто баррикадников не шугал и даже не обращал на них внимания. Понятно, что растащить эти баррикады можно было за пять минут одним бэтээром, и танков не надо. Так же понятно было, что все прекрасно знали — никто не накажет. Все дозволено. История эта началась не сегодня, и продолжение еще следует.
Еще одна баррикада на Вальню. А на Смилшу целых две, так, что вход в штаб-квартиру Интерфронта оказался посередине, между ними. Плакаты и лозунги везде были примерно одного содержания. Разве что на некоторых можно было увидеть увеличенные фотографии Алесеева и Рубикса, вместе с домашними адресами. Около одного такого плаката как раз и стоял Анатолий Георгиевич — председатель Президиума Интерфронта — и внимательно разглядывал свое лицо в траурной рамке. Иванов подошел к нему и поздоровался.
— Ну, как портрет, Анатолий Георгиевич? Кстати, из «Единства» перепечатано, фоторепортаж о последнем митинге, Майданов, кажется, снимал. Надо бы наказать за нарушение авторских прав!
— С приездом, Валерий Алексеевич! — Алексеев застенчиво улыбнулся. — Какой-то я тут суровый, в самом деле. Ну что, знакомьте с гостями! Ага, Алексей Рэдич, я вас помню, очень рад, что вы здесь, — поздоровался он с Украинцевым.
— А это Вадим Медведев — «600 секунд». Самая популярная программа в Союзе, можно сказать!
— Рад, очень рад, вы все вовремя приехали! Валерий Алексеевич, я в ЦК, на заседание Комитета спасения. Вы уточните тут свежую обстановку, разместите гостей, покормите. А потом мы встретимся и обсудим план действий. Кстати, будет возможность снять город с вертолета. Игорь Валентинович уже договорился с военными, полетите, Вадим?
— Конечно полетим, да и машину бы нам не помешало, надо уложиться за сегодня, чтобы завтра, по крайней мере, дать в эфир. Сегодня-то нам здесь латыши на телецентре ничего перегнать в Питер не дадут, я думаю.
— Это точно, — кивнул Иванов.
— Ну, разберемся по ходу, я буду к двенадцати часам, не исключено, что сегодня будет митинг. Там Саша уже ждет вас, кстати. Все, я пошел. — Алексеев неловко повернулся и двинулся к Бастионной горке, не обращая внимания на пристальные взгляды давно узнавших его «баррикадников».
— Он что, всегда так ходит — один, без сопровождения? — удивился Вадим.
— Всегда. Как и все мы, — усмехнулся Иванов. — Мы только на съемки берем кого-нибудь из дружинников — камера у нас одна и потерять ее жалко. Лопатин, тот, говорят, сразу два пистолета с собой таскает. Ну, полковнику простительно. А шеф наш человек тихий, интеллигентный. Его хрен чем испугаешь. Видел, как латыши на него смотрели? Но даже не тявкнули. Удивительный человек. Мог бы иметь все. Его род уже двести лет в Латвии живет. Латышским владеет прекрасно. До перестройки работал замначальника республиканского торга по капитальному строительству. А как началась эта бодяга, все бросил и ушел в Интерфронт. Никому спуску не дает. Ни Рубиксу, ни народнофронтовцам. Если бы он сам меня не попросил перейти к нему на работу, я бы еще подумал, стоит ли ввязываться в эту драчку. Ладно, видишь эту красоту с флагом Латвийской ССР наверху? Вот, окно за флагом — это мой кабинет. Леша-то здесь не в первый раз уже.
— Да, нехилый у вас домик! — присвистнул Медведев, разглядывая кариатид на фронтоне.
— Наши только верхние два этажа. Сперва вообще тут неподалеку в двух комнатах ютились. Рубикс подсуетился, еще когда был председателем горисполкома. А как стал первым секретарем, так отношения сразу испортились. Альфред вообще человек мутный. Как хозяина города его все хвалили. А вот сейчас. Короче, это только народ думает, что Интерфронт и партия едины. На самом деле Рубикс нам только мешает. А мы — ему. — Иванов перевел дух, поднимаясь по крутой лестнице на четверый этаж. Здесь лестницу перегородила железная решетка, у которой сидел крепкий молодой парень.
— Здравствуйте, Валерий Алексеевич! Это с вами?
— Привет, Эдик! Со мной, со мной. А что это ты огнетушителями обставился?
— Так ночью сюда целая толпа пьяных баррикадников полезла — требовали флаг наш снять!
— Вот обнаглели! А вы что же?
— А мы с Аверьяновым их из огнетушителей через решетку полили, так они и успокоились.
— Ну, молодцы мужики! Крикни там Васильева, пожалуйста, попроси подняться ко мне в кабинет, скажи — гости приехали.
Из окна кабинета на пятом этаже, который Иванов делил с отставным милицейским полковником Михаилом Свораком, ведавшим в Движении оргвопросами и координационным советом, открывался роскошный вид на Кошкин дом. На островерхих башенках этого вычурного здания сидели уже сотню с лишним лет два черных кота, повернувшись хвостами друг к другу. В узком ущелье улицы поблескивала мокрая брусчатка — недавно выпавший снег уже почти стаял. Снизу потянуло дымом от костров на устроенных неподалеку баррикадах, и Валерий Алексеевич, расправив заботливо полотнище красного с голубой волной флага, тут же с раздражением захлопнул окно.
— Ну что, камера у нас одна. Значит, кто-то полетит на вертолете с Васильевым снимать панораму театра баррикадных действий. А кто-то останется со мной, давайте определяйтесь!
— Леша, давай, наверное, ты лети, — умоляюще посмотрел Вадим на Украинцева. — Что снимать — ты знаешь, да потом в город сходите, поза-даешь вопросы в кадре. А я в Питере смонтирую все и эфир проведу. Так башка трещит после вчерашнего, просто сил нет!
— Да хрен с вами, идите пейте пиво, — пробурчал Леша хмуро. — Я все равно в завязке сейчас.
— Здорово, мужики! — в кабинет протиснулся неуклюже, держа в одной руке сумку с камерой, а в другой штатив Саша Васильев. — Машина на Райниса стоит, ближе не проехать из-за баррикад. Взлет через сорок минут, надо поторапливаться!