Глаза Лео расширяются от удовольствия.
— И моя тоже!
Когда двери лифта открываются, нас перехватывает мужчина с вытянутым, умным лицом, в костюме и в очках. Думаю, он вышибала версии мира искусства.
— Здравствуй, Теренс, — здоровается Лео, сердечно пожимая мужчине руку. — Всего лишь я. Решил, что нам нужно немного отдохнуть от того, что внизу.
— Вы когда-нибудь уходите домой, юноша? — Теренс подмигивает. Лео подмигивает ему в ответ.
Поверить не могу такой наглости! Мне следовало догадаться. Само собой, Лео приводит сюда всех женщин, с которыми встречается, совершенствуя свою чувственную, артистичную сторону, пока какая-нибудь дурочка не влюбится в него. Ну так вот, я этой дурочкой не стану! Он теряет время и даже не знает об этом.
Теренс ведет нас сквозь огромную арку в зал с высокими белыми стенами, завешанными картинами в позолоченных рамах. Он бросает взгляд на часы.
— Сегодня могу предоставить вам лишь пятнадцать минут, шеф. Этим вечером здесь только я.
Теренс оставляет нас, и Лео тут же подводит меня к картинам. Он идет, ступая по полу широкими, уверенными шагами, а мне в моих «Мэри Джейн», чтобы успевать за ним, остается только быстро семенить. Скучаю по своим кроссовкам.
Ладно. По крайней мере, мы одни. Никто нас не потревожит. Целых пятнадцать минут. Мне нужно справиться как можно скорее.
Время надежд и мечтаний. Разузнай.
Но… Я же не могу просто выпалить этот вопрос? Эй, Лео, какие у тебя надежды, сокровенные мечты? Это было бы слишком очевидно. И жутко.
Я легонько приступаю.
— Итак, Лео, — произношу я мягким голосом. — Прошу, расскажи мне больше о своей работе. Я знаю, что ты в рекламном бизнесе, но чем конкретно ты занимаешься в «Вулф Фрост»?
— Ну, я арт-директор, — бодро отвечает Лео, его голос эхом разносится по огромному пустому пространству. — Так красивее звучит работа с копирайтерами и художниками, чтобы быстро и профессионально создавать концепты для клиентов. Моя специальность — печатные медиа. Сейчас это не так популярно, как было когда-то, но мне нравится работать с осязаемыми страницами.
Я понимающе киваю, как показывала бабушка. О-о-очень интересно.
Лео Фрост. Художник. Мыслитель. Человек. О-о-очень интересный.
— Долго ты там работаешь? — продолжаю я, попивая шампанское. Буэ.
— Боже, годы. Я начал сразу после университета Святого Эндрюса. Вообще-то, компанией владеет мой отец, так что у меня был «пропуск». — Он легонько задирает подбородок. — Но свое повышение я заслужил и возглавил кампанию «Мерседеса». «Управляй и оживай».
Управляй и оживай. Снова этот дерьмовый лозунг. Фу.
Когда я не отвечаю, Лео подталкивает меня:
— Знаешь ее? Рекламу «Управляй и оживай»?
Хм-м. Не уверена, что моих навыков хватит, чтобы притвориться, что эта реклама не грандиозная, бессмысленная чушь. Думаю, ярость будет просвечиваться через мою кожу, как сердце пришельца в фильме «Инопланетянин». Вместо этого я отрицательно качаю головой.
— Боюсь, не знаю, — извинительным тоном говорю я. — Но взглянула бы с радостью.
— Как-нибудь покажу. Было бы интересно твое мнение — показало бы оценку разных респондентов. — Он смеется, будто вспомнив что-то. — А знаешь, пару недель назад я был на книжной презентации, и из ниоткуда появилась одна женщина, она наехала на меня и сказала, что, по ее мнению, это ужасная реклама!
Боже мой. Он говорит обо мне.
Я прекращаю дышать.
— Ох, боже, — взвизгиваю я, поражаясь, как это делает Пич. Твою мать. Я бы не сказала, что наехала на него… Разве так было? — Как я сожалею! — Я глупо улыбаюсь. — В общем…
— Ага, я даже сорвался на этой женщине. После я так жалел об этом… В тот день я упустил клиента, да еще и подхватил кошмарную простуду, так что уже был в отвратительном настроении. Самое забавное, что идея той части рекламного фото, что она оскорбляла больше всего — модель в бессмысленном бриллиантовом купальнике — даже не моя, это была идея отца! Я вроде как даже согласен с ней, что это смешно.
Моя челюсть прямо-таки падает. Поверить не могу. Лео Фросту жаль, что он был таким грубым на презентации. Он был простужен. Бриллиантовое бикини даже не было его идеей.
— Ох, я уверена, вся твоя реклама чудесная, — говорю я ровно, пытаясь не выдать удивление.
— Думаю, она достигает своей цели. — Лео пожимает плечами, останавливаясь перед «Портретом музыканта». — «Управляй и оживай» была номинирована на премию лондонской рекламной ассоциации, так что не может быть такой уж плохой.
Благодаря своему исследованию я уже знаю об этой номинации, но изображаю шок и удовлетворение от того, как умен мой спутник.
— Ого!
Лео пожимает плечами, создавая впечатление скромного мужчины.
— Будет один из показных смехотворных балов с дресс-кодом и ужином. Это моя первая номинация, потому, понимаешь, довольно волнительно.
— Это впечатляет. — Я складываю ладони вместе. — Твой отец, должно быть, гордится тобой.
При упоминании отца Лео тяжело сглатывает и резко меняет тему.
— Расскажи мне больше о твоей работе, Люсиль.
Моей работе? Ой. Я не могу рассказать Лео, что я писатель. Он может обнаружить связь с презентацией и понять, что девушка, которая назвала его пенисовым принцем — я. Это слишком важный момент, чтобы импровизировать на месте, нужно будет обсудить это с бабушкой.
Я делаю вид, что отвлекаюсь одной из картин.
— Эта — прекрасна, — говорю я, уставившись на полотно под названием «Мадонна в скалах». Стоит мне приглядеться, и я осознаю, что она действительно прекрасна. Вообще-то, дух захватывает. Не знаю, почему — дело может быть в сложности, внимании к деталям или в световом акценте на коже. Не знаю, как пояснить, я же не сведуща в искусстве, как Лео Фрост. — Обожаю ее, — бормочу я.
Лео одаривает меня долгим взглядом.
— Это была любимая картина моей мамы.
— Была? Она передумала? — я посмеиваюсь.
— Я о том, что это была ее любимая картина до ее смерти. Она назвала меня в честь художника Леонардо. Я часто прихожу посмотреть на нее. Вероятно, даже чаще, чем следует.
У меня перехватывает дыхание.
Мама Лео умерла?
Этого я не ждала. Это не очень вписывается в теорию о «счастливчике по жизни», которую я себе про него надумала.
— Боже, мне так жаль, — отвечаю я инстинктивно. Слова прозвучали сухо и не передали того, что я, как никто другой, понимаю, каково это. Он едва заметно пожимает плечами, а в глазах на мгновение возникает чувство, которое я узнаю без промедления. Его я видела давным-давно, когда смотрелась в зеркало. Чувство потери. — Моя мама тоже умерла, — говорю я, усаживаясь на скамейку рядом с нами. — Когда мне было восемнадцать.
Мне не следовало говорить ему это.
Я никому об этом не говорю.
Я его даже не знаю.
— Блядь, мне жаль это слышать, Люсиль. Я тоже был молод — пятнадцать. — Он подсаживается ко мне и грустно улыбается. — Паршиво, да?
Он берет меня за руку и легонько ее сжимает. Я ощущаю тепло и силу. В груди щемит. Я знаю, что, по идее, должна сегодня копнуть глубже, но все это кажется слишком личным. И хотя он может быть единственным знакомым мне человеком, понимающим, каково это — потерять маму, даже после всего сказанного и сделанного Лео — незнакомец. Я не должна была говорить ему о себе правду. Я забираю свою руку и кладу ее на колено. Мне нужно рассеять меланхоличное настроение, растекшееся по залу словно масло. Но я не знаю, что сказать. Что, черт подери, говорят, когда кто-то рассказывает о смерти своей мамы? Прежде мне не приходилось бывать по эту сторону баррикад. Если бы это была реальная жизнь, я бы поступила одним образом. Но это работа. Я дала обещание смириться и держаться.
— Думаю, она бы гордилась твоей номинацией, — выдавливаю я с улыбкой.
Лео крутит ножку бокала с шампанским.