Пич задыхается от удивления.
— Джесс, как ты рано! В чем дело? Что-то не так? Тебе снова нездоровится?
Затем она замечает мой наряд из лайкры, кроссовки и хмурится.
— Ты отправляешься на пробежку? Но я думала, Матильда сказала тебе не бегать, чтобы икры не стали мускулистыми.
Я закатываю глаза и начинаю растягиваться, держась за лестничные перила.
— Мои икры шикарны, понятно? В них проблем нет. Благодаря бегу я чувствую себя лучше. Не говори ей, что видела, как я ускользаю, хорошо?
— Ты хочешь, чтобы я хранила твой секрет?
— Ты не против? Если бабушка узнает, она расстроится, а она не расклеивалась целых два дня. Будет круто, если так будет продолжаться.
— Наш первый официальный секрет, — почти шепчет Пич, улыбаясь самой себе. Затем она ставит чашку кофе на край стола и выдыхает через нос. — Я сохраню твой секрет, Джесс. А вообще, я пойду на пробежку с тобой. Поучаствую в твоем обмане.
— О, нет, ты не обязана. Я тебе верю.
— Мне бы хотелось.
— Но… я бегаю одна. Долго бегаю.
— Тебе больше не нужно бегать одной, — говорит Пич рассудительно. — Теперь у тебя есть Леди Пи. Я побегу с тобой. Пойду переоденусь. Встретимся снаружи через пять минут.
Я пытаюсь придумать, почему должна бегать одна. Но сейчас слишком рано, и мой мозг еще не начал работать, потому в голове не возникает ни одной оправданной причины. Я киваю в знак согласия, и Пич проносится мимо меня, быстро взбегая по лестнице, чтобы переодеться.
Через пять минут после начала пробежки у меня появляется прямо-таки куча ответов на вопрос, почему я обычно бегаю одна. Наверху списка тот факт, что это время побыть наедине с собой, в тишине и покое, это время подумать и послушать музыку, сфокусироваться только лишь на сердцебиении и ощущении ветра на моей коже. У Пич другой взгляд на то, как должна проходить пробежка. Для начала, ей кажется, что «пробежка» — это эвфемизм для быстрой ходьбы с умеренным темпом и остановками на пенистый кофе. Во-вторых, Пич во время пробежки хочет говорить. И хочет говорить много. Ночью в «Твистед Спин» как будто открылся ящик Пандоры, и новая общительная Пич начала выбираться наружу, как бабочка из кокона. Что замечательно. Здорово, что она стала чувствовать себя увереннее: ее плечи больше не ссутулены, она меньше бормочет, и это круто. Но я по-прежнему единственный человек, с которым ей комфортно говорить, что значит — все, что ей хочется сказать вслух, она скажет мне. И спустя двадцать шесть лет общения с единицами у нее накопилась масса мыслей, которыми ей прямо-таки необходимо поделиться. Когда мы на полпути к Кенсингтон-Хай-Стрит, я уже немного рассеяна.
— …и тогда, на выпускном балу, все было спланировано, но Лили потеряла ключ от комнаты, и настроение, вроде как, ушло. И больше я никогда к этому не возвращалась. Это история о том, почему я все еще девственница. Тогда, в 2004, я решила…
Мой мозг тут же очнулся.
— Стой, что? — Я останавливаюсь у магазина «Маркс энд Спенсер» и поворачиваюсь к Пич. — Что ты только что сказала? Ты до сих пор девственница?
Пич кивает.
— Ага. Не потому что я так хочу, а потому что так сложилось, думаю.
— Ого, — выдыхаю я.
Я лишилась невинности в восемнадцать. На первой же вечеринке в университете, куда мы пошли с Саммер, и, по правде говоря, случилось это через неделю после смерти мамы. Мне даже представить сложно, каково это — дожить до двадцати шести лет, ни разу не сделав этого. Секс — это круто. Как она удовлетворяется? Как помогает себе в сложные минуты? Я изучаю ее с любопытством.
— Мне кое-кто нравится, — улыбается Пич, делая большой глоток воды из бутылки.
— Кто? Кто?
Она крутит свой кудрявый хвостик.
— Гэвин.
— Кто такой Гэвин?
— Наш почтальон, ау!
Ага, коренастый блондин.
— Он милый, — говорю я одобрительно, когда мы переходим дорогу.
— Я знаю. — Пич мечтательно улыбается, ее щеки наливаются румянцем. — Но он, вроде как, тоже стеснительный. Я же отношу все эти выложенные на «Ибэй» товары на почту, потому довольно часто вижу его, но мы сказали друг другу всего пару слов. Вообще, я бы хотела попросить тебя об услуге.
— Валяй.
— Я чувствую себя увереннее… когда ты рядом, понимаешь, о чем я? Мне говорить как-то проще.
Не совсем понимаю, о чем она, но, тем не менее, от ее слов у меня в груди разливается приятное ощущение.
— Так что, я надеялась, что в следующий раз, когда Гэвин принесет почту, ты откроешь двери вместе со мной. Я хочу пригласить его на свидание, только не уверена, что смогу, разве что рядом будешь ты.
Я смеюсь.
— Ты собираешься пригласить его на свидание? Это круто. — Я даю ей «пять». — Это честь для меня — жутко стоять рядом и наблюдать такой интимный момент. Боже, Пич, ты просто обязана сказать Гэвину, что у тебя для него особая доставка. О-о-ох, точно, спроси, есть ли у него большая посылка для тебя! Прошу, спроси его об этом!
— Мне правда нужно спросить об этом? — серьезно интересуется Пич, широко распахнув свои добрые серые глаза.
— Эм, нет. Я же шучу. Не говори этого… пока, во всяком случае.
— Ты странная, — хохочет Пич вымученно, будто это я в нашем дуэте своеобразная.
— Можем мы, наконец, побегать? — стону я, подпрыгивая на месте. — У нас почти не осталось времени, скоро Матильда проснется.
— Конечно, — выпаливает Пич, начиная прыгать вместе со мной. Затем она останавливается. — Но сначала дай рассказать тебе все о моей жизни в 2004 году. Было пятнадцатое января, день открытия всемирно известного национального фестиваля арахиса в Алабаме…
Я срываюсь и бегу спринтом.
Позже, тем же утром, мы с бабушкой встречаемся в гостиной комнате, чтобы подсчитать заработанные благодаря «Ибэй» деньги. Я удобно устраиваюсь на диване, кладу лэптоп на колени и называю восседающей в своем синем кресле бабушке суммы, которые она складывает на громоздком старинном калькуляторе.
Огласив последнюю проданную вещь — античную настольную лампу от «Тиффани», — я поднимаю взгляд на бабушку, чтобы услышать, сколько получилось в итоге. Я гляжу на ее лицо и жду, когда появится улыбка, когда беспокойство сменится облегчением. Но этого не происходит.
— Мы заработали недостаточно, — говорит она удрученно.
— Что-о-о? — Я спрыгиваю с дивана и несусь к бабушке, чтобы посмотреть на калькулятор. — Как? Мы же столько всего продали! Люди с ума сходили из-за этих вещей. Этот калькулятор антикварный, он может быть сломан!
— С калькулятором все в порядке. Просто мы не собрали денег даже для минимальной выплаты. — Бабушкины губы начинают дрожать. Зараза. Она снова собирается плакать.
Я лихорадочно перепроверяю цифры и складываю все сама. Бабушка права. Мы продали на «Ибэй» массу всего, но этого недостаточно даже для глупой мизерной выплаты, требуемой банком.
— Через десять дней меня поведут в суд, — обращается бабушка ко мне с паникой в голосе. — Меня выселят! Я потеряю дом, воспоминания, все, ради чего столько трудилась.
Гр-р, она накручивает. Снова…
— Прекрати плакать! — говорю я строго. — Слезы не помогут.
Бабушка глядит на мое серьезное лицо и хмурится.
— Достойная Женщина не черствая, — шмыгает она.
Я фыркаю.
— Ну а Современная Женщина справляется с дерьмом, что подкидывает ей жизнь, не расклеиваясь. Давай потренируемся.
Нечасто мне приходится быть рассудительной. Ощущение такое, словно я в чужом костюме.
Бабушка склоняет голову, и ее тонкие волосы закрывают лицо.
— Ты сможешь, — подбадриваю я ее, поднимая со стоящего на тахте подноса маленькую чашку, чтобы налить в нее чаю и передать бабушке. — Ты — Матильда Бим. Автор мега-бестселлеров и романтический маг. Ты вынудила меня снять накладные волосы. Если ты смогла это, то и с этой ситуацией справишься охренеть как круто.
Бабушка потягивает чай.
— Сейчас твои волосы куда прелестнее, — выдавливает она сквозь слезы.