— Я знаю, огурчик. Это такая мука. У меня были такие планы на эту книгу, и ты проделала такую работу над этим мерзавцем.
— Он не мерзавец, Валентина, — возражаю я яростно. — Он рассказал мне, что у вас произошло. Он плохо обошелся с тобой, я знаю, но он извинялся. Об этом ты не говорила. И ты совершенно забыла упомянуть, что он был честен с тобой, сообщив о несерьезных намерениях. Ты заставила меня поверить, что он был жестоким и бессердечным, а он таким не был. Он был немного глуповат. Этого он не заслужил.
Валентина резко вдыхает.
— Я правда думала, что идея для книги, как заполучить мужчину методами 1955 года, была потрясающей, — отрезает она. — И по-прежнему так думаю. Все решения касательно публикация я принимаю, исходя исключительно из деловых соображений. Меня невероятно задевает, что ты, моя прекрасная протеже, могла подумать, будто я…
— Но в качестве примера ты выбрала Лео, Валентина. И выбор пал на него только из-за вашего с ним прошлого. Признай это!
Валентина замолкает.
— Ладно… — выдыхает она, в конце концов. — Я допускаю, что могла позволить чувствам к нему повлиять на мои суждения.
— Именно так и было, — ворчу я. — И теперь мы расплачиваемся за это.
Голос Валентины начинает дрожать и звучит уже не так уверенно, как раньше.
— Мне… он мне правда нравился, Джесс, — признается она мягко. — И, ну, боюсь, я не привыкла не получать желаемое. Я не понимаю, почему он не хотел быть со мной. Я супер. Я успешная, сильная и привлекательная женщина со всеми прилагающимися плюсами… Ты права, он извинялся, но это не изменило того, что я была унижена. Все в Лондоне знали, что мы встречаемся, и все в Лондоне знали, что он спал с другими женщинами.
— И ты захотела осадить его. Ты использовала меня, чтобы провернуть это! Я была твоей обезьянкой!
— Не думаю, что все было именно так, — протестует Валентина. — И ты не сама невинность! После первоначальных опасений ты довольно легко согласилась на то, чтобы дурачить Лео.
Я хотела возразить, но она права. Я довольно быстро поверила в то, что Лео Фрост заслужил быть обманутым. Все это прекрасно вписывалось в теорию мамы о мужчинах и взаимоотношениях. Я не знала истинных причин так же, как когда мама говорила, что мой отец был ничем иным, как подлым шарлатаном — я даже ни разу не спросила, что за этим крылось.
— Мне жаль, Джесс, — говорит Валентина в итоге, в ее голосе слышна искренность. — Правда жаль. Мне кажется, у тебя невероятный талант, и на самом деле надеюсь, что в будущем мы все равно как-нибудь поработаем вместе.
Я тяжело и с грустью выдыхаю.
— Валентина, пожалуйста, скажи Матильде о постановлении. Я… Я пока не могу ее видеть.
— Конечно. Это меньшее, что я могу сделать.
— Спасибо. — Я тяжело сглатываю. — Прощай, Валентина.
Я завершаю звонок и сразу же снова ударяюсь в слезы.
Я рыдаю в подушку еще двадцать минут, прежде чем нахожу в себе силы спуститься вниз и найти Джейми. Он сидит за большим кухонным столом, потягивает кофе и сосредоточенно смотрит в ноутбук. Я бросаю взгляд на настенные часы и вижу, что уже одиннадцать утра.
— Разве ты не должен быть на работе? — спрашиваю я.
Он пожимает плечами.
— Я взял больничный.
Я наливаю себе кофе и сажусь за стол к Джейми.
— Тебе не нужно было это делать.
— Ах, я просто искал предлог, — улыбается он. — Как чувствуешь себя?
— Погано, — отвечаю я и делюсь деталями телефонного разговора с Валентиной.
— Я могу чем-нибудь помочь? — На его лице выражение сочувствия. — Чем угодно.
Внезапно меня осеняет.
— Есть кое-что, — сообщаю я, допивая кофе.
— Что угодно.
— Отвезешь меня в Манчестер?
Полчаса спустя мы гоним по скоростному шоссе. Учитывая, что с собой у меня нет никакой одежды, я все так же в штанах от пижамы и одной из футболок Джейми. Он пытается подбодрить меня ужасающими историями из курса медицинского колледжа и пением песен Led Zeppelin, потому что радио в машине сломано. Я очень стараюсь взбодриться. Ненавижу быть не в настроении. Но ничего не могу поделать. Я без конца рыдаю, а когда не плачу, то размышляю о том, насколько дерьмовая у меня жизнь, потом ем печенье и снова разражаюсь слезами.
Когда звонит телефон, сердце пропускает удар, потому что на какую-то секунду я думаю, будто это решивший перезвонить Лео, не ответивший ни на один из моих многочисленных звонков.
— Алло? — произношу я писклявым голосом.
— Джесс, где ты? С тобой все нормально?
Это Пич. У нее хриплый голос. Он сухой, как поджаренный тост.
— Все нормально, — говорю я. — Мне просто надо кое с чем разобраться. Ты-то как себя чувствуешь?
— Прости меня за вчерашний вечер. Я чувствую себя дурой. Я встала час назад. Никогда больше не буду пить текилу. А теперь еще и Матильда рыдает. Она не прекращает плакать. Какого лешего происходит?
Я просвещаю Пич о событиях, произошедших за последние двенадцать часов: о Лео, маминых дневниках и Валентине. После моего рассказа она тоже ударяется в слезы.
— Боже, я так тебе сочувствую, Джесс. Я бы могла помочь тебе прошлым вечером. А вместо этого отключилась в постели, как идиотка. Я ужасная подруга.
В обычный день я бы начала подшучивать над ней из-за того, как она так напилась и что пускала слюни на Гэвина. Но сегодня я сама не своя.
— Все мы через это прошли, — вместо этого утешаю ее я. — А… Матильда в порядке?
— Не знаю. Она заперлась в комнате. Я слышу ее рыдания и старые песни в стиле ду-воп[66]. Я не знаю, что делать. Ты мне нужна, вернись!
Шею покалывает.
— Я не могу, Пич. Не сейчас. Ты… приглядишь за ней ради меня?
— Конечно.
Я сглатываю.
— И за Мистером Белдингом.
— Само собой. Он тут, со мной на кровати, свернулся в клубок.
— Я скоро свяжусь с тобой, хорошо? Пойди купи «Берокку»[67]. И какие-нибудь снэки типа «Монстр Манч».
— Хорошо. — В ее голосе грусть.
— Пич.
— Да?
— Ты не ужасная подруга… ты, в общем, моя лучшая подруга.
От осознания того, что это правда, и что благодаря всему случившемуся я встретила Пич, я наконец перестаю рыдать. По крайней мере, на пятнадцать минут.
Когда спустя три часа мы достигаем пункта назначения, Джейми выключает двигатель и отстегивает свой ремень безопасности, словно собирается выходить из машины со мной.
— Мне нужно сделать это самой, — прошу я его с улыбкой.
Он кивает, открывает бардачок и достает оттуда книгу под названием «Магнитно-резонансная томография сердца». Поднимая ее, он сообщает:
— Я буду здесь.
Все тело нервно дрожит, я открываю дверь машины и выхожу. Миную огромные железные ворота и иду по тропинке, по краям которой возвышаются деревья, почти укрывающие своими свисающими ветвями кустарники. Я была здесь только раз, десять лет назад, но мысленно — гораздо чаще. Я иду по тропе с легкостью, будто была тут только вчера.
Когда дохожу до маминого надгробия, в груди все сжимается. Шею и голову начинает покалывать с такой силой, что почти жжет, а сердце замедляет ход.
Я опускаюсь на траву и тянусь, чтобы дотронуться до гладкого мраморного изваяния. Надгробие теплое благодаря вчерашнему солнцу.
Вдыхаю.
— Привет, мам, — говорю я, ладонями упираясь в колени. — Прости, что не приходила так долго. На самом деле, никогда. Это было… В общем, честно говоря, был сплошной бардак.
Я делаю паузу. Тишина оглушающая.
— Я жила у бабушки Бим. Я знаю, что ты не хотела этого, и когда вчера прочла твои дневники, то поняла, почему ты никогда не говорила о ней и о дедушке Джеке. Но я кое-что выяснила и решила, что тебе нужно знать…
Снова выступают слезы, но на этот раз я не пытаюсь их остановить — уже даже привыкла к ним.
— Бабушка сказала, что Томас — мой отец — возвращался к тебе. Он не взял деньги. Через четыре дня после твоего побега он вернулся и попытался вернуть их. Дедушка отослал его прочь и сказал, что ты уехала с семьей жить в Америку. Иначе, я почти уверена, он бы нашел тебя. И тогда, кто знает, как бы все обернулось. Я пока сомневаюсь, но думаю, что, может, когда-нибудь в будущем постараюсь найти его. Ты не против? То есть, похоже, он не такой уж и мерзавец, как мы думали, и, ну, мне кажется, он должен знать о моем существовании. Я не знаю…