Лавиния совсем было приготовилась согласиться с Элизой и двинуться дальше. Но на какой-то миг лицо флоры приобрело непереносимо потерянное выражение. Оно появилось как-то вдруг, нечаянно, и уже в следующее мгновение Флора с ее обычной резкостью изрекла:
— Элиза, предоставь мисс Херст самой ответить.
— У вас ведь есть время, мисс Херст? Есть, да?
— Да, пожалуй, я могла бы уделить тебе час, — услышала Лавиния собственный беззаботный голос. При этом она думала о призраке, скрывающемся за этим маленьким агрессивным личиком. Они с Флорой были похожи. За обеими таились призраки.
— Ну что ж, я была бы вам очень благодарна, — сказала Элиза. — По правде говоря, я все еще чувствую себя неважно. А ведь мы должны быть здоровыми к тому времени, когда двинемся в путь с вашей бабушкой, — верно, мисс Флора?
— Если она не умрет до этого, — без тени жалости заявила Флора. — Одни похороны уже были, мисс Херст. Останки были погружены в гондолу, обитую черным бархатом, а гондольеры были с головы до ног во всем черном. Они уплыли куда-то вдаль по синему морю, и впечатление было такое, словно их поглотила пучина. Мама, папа и бабушка Тэймсон плыли следом в другой гондоле. Они говорят, что могила находилась под кипарисами. Было ужасно жарко, и цикады трещали все время как сумасшедшие. Но я все-таки думаю, ее поглотило синее море, — мечтательно произнесла девочка. — Так думать приятнее.
— Поглотило кого? — спросила Лавиния с шевельнувшимся в душе неожиданным чувством суеверного страха. — Кто умер?
— Ах, да всего лишь одна из старых прислуг бабушки Тэймсон. Из-за чего было столько суеты, не знаю. Правда, Элиза, я обещаю: когда ты умрешь, я буду так же сильно расстроена.
— Я верю, мисс Флора, дай вам Бог здоровья! Так значит, мисс, если вы и в самом деле не возражаете, я скроюсь от этого убийственного солнца. И как только мисс Флора получает от него удовольствие — ведь она такая у нас слабенькая. Скорее всего за ней придет хозяин и заберет ее домой. Обычно это делает он.
Ты с ума сошла, мысленно сказала себе Лавиния. Ты снова увидишь его лицо, и забыть станет еще труднее.
— Вы какая-то очень притихшая, мисс Херст. Вы на меня сердитесь?
— А разве у меня нет для этого оснований? Я не люблю, когда меня заставляют что-то делать силой, этак по-пиратски.
Флора заерзала на кресле:
— Значит, я вам не нравлюсь?
— Я считаю, что вы очень своевольная маленькая девочка.
— Маме я тоже не нравлюсь. Она красивая, а я нет, и я не могу ходить. Она любит только Эдварда.
— Я знаю. Вы мне сказали об этом вчера. Может, все дело в том, что вас не так-то легко любить?
— Да что вы, что вы! Конечно, легко, — пылко возразила Флора.
Лавиния находила ее неприятной и одновременно комичной. Ей была свойственна патетичность очень юных и остро воспринимающих окружающее существ. Если она и дальше будет так же остро на все реагировать, ей слишком часто придется страдать. И тут в сознание Лавинии закралась мысль, что она могла бы помочь девочке избежать этого. Тут я могла бы опереться на собственный опыт, с горькой усмешкой подумала она.
— Я думаю, вас очень любит ваш папа.
— Да, теперь любит, потому что считает себя отчасти виноватым в несчастном случае, который со мной произошел. На самом же деле, конечно, он ни при чем. Я хотела порисоваться. Мне всегда приходится это делать, потому что папа любит Саймона, а мама Эдварда, я же как раз между ними и к тому же всего лишь девочка.
Лавиния приказала себе не поддаваться сочувствию. Какой смысл?
Она никогда больше не увидит Флору.
— Саймон — это кто?
— Мой старший брат. Ему тринадцать лет, он в школе. Он папин любимчик.
— По-моему, вы слишком много говорите о любимчиках, — сказала Лавиния. — Ну хорошо, что мы будем делать сегодня утром? Покормим голубей, потом поедим мороженое, потом пройдем до Мерсерии и Моста Риальто а оттуда вернемся назад в гондоле? Тогда мы могли бы проехать мимо всех этих чудесных старых дворцов.
— В одном из них живет бабушка Тэймсон, — заметила Флора. — Она графиня. — Эта информация слетела с ее уст прежде, чем она успела добавить, глядя на Лавинию сияющими глазами: — Ваше предложение звучит изумительно, мисс Херст. Такого утра Элиза никогда не могла бы мне устроить. Как бы мне хотелось, чтобы вы могли всегда быть со мной!
— Это вздор! До вчерашнего дня вы в глаза меня не видели, а потом прониклись ко мне презрением за то, что я прислуга.
— Нет, нет, никакого презрения я не чувствовала, а только подумала: какая жалость! И папа подумал то же самое.