Отец выстрелил себе в висок из английского револьвера, купленного во время пандемии. Пуля вошла в мозг аккуратно, не оставив серьезных повреждений, кроме черного отверстия размером с монету и тонкой дорожки крови, стекавшей из раны на индийский кашемировый халат, в котором он обычно курил, а оттуда на впитавший ее ковер. Целую вечность я неподвижно стояла с чашкой в дрожащей руке, глядя на отца и шепотом окликая: «Папа, папа». До сих пор помню с пугающей ясностью ощущение пустоты и спокойствия, которое мной овладело и не отпускало даже после похорон. Наконец я поставила чашку на стол и тихо побрела на поиски мисс Тейлор.
Эта сцена врезалась в мою память с фотографической точностью и много раз являлась во сне. Когда мне было пятьдесят, я несколько месяцев лечилась у психиатра — он заставлял меня анализировать ее до тошноты, но ни тогда, ни сейчас я не в состоянии почувствовать эмоции, которые положено испытывать по отношению к отцу, сраженному пулей. Я не чувствую ни ужаса, ни печали, ничего. Могу описать всю эту сцену, пустоту и спокойствие, о которых уже говорила, но не более.
Трагедия разбудила весь дом сорок минут спустя, как только мисс Тейлор и Хосе Антонио смыли кровь и прикрыли рану ночным колпаком, который отец надевал зимой. Это похвальное усилие помогало сделать вид, что его сердце разорвалось, не выдержав потрясений. Никто ни в семье, ни за ее пределами в это не верил, но было невежливо сомневаться в официальной версии, которую подтвердил врач, чтобы у нас не возникло проблем и мы могли похоронить отца на католическом, а не на муниципалы ном кладбище, куда свозили неимущих и иностранцев иных вероисповеданий. Отец был не первым и не последним из разорившихся господ, покончивших с собой в то время.
Самоубийство супруга мама восприняла как проявление трусости: он бросил ее, беспомощную, в разгар катастрофы, которую сам же породил. Безразличие, которое она испытывала к нему в последние годы, когда они жили в разных комнатах, сменилось презрением и яростью. Это предательство было гораздо серьезнее, чем обычная супружеская неверность, о которой мама догадывалась и которая на самом деле не слишком ее тяготила; самоубийство означало унижение для нее и несмываемый позор для семьи. Она не собиралась притворяться скорбящей вдовой или рядиться в траур, даже сознавая, что дель Валье такого ей не простят. Отца хоронили поспешно, о похоронах не сообщили никому, кроме сыновей, потому что дом пора было освободить, а заметка в газете появилась только на следующий день, когда было уже поздно приходить на кладбище. Не было ни некролога, ни цветочных венков; мало кто принес соболезнования. Мне запретили присутствовать на похоронах: обнаружив в библиотеке тело отца, я слегла с высокой температурой и, как уверяли домашние, несколько дней не разговаривала. Мисс Тейлор осталась со мной. Мой отец, Арсенио дель Валье, этот всесильный человек, которому мама и мы, его дети, беспрекословно подчинялись и которого столь многие боялись, ушел бесславно, как последний бедняк.
Дома отца старались упоминать как можно реже, чтобы избежать необходимых пояснений, и это удавалось нам так хорошо, что я ничего не знала о банкротстве и мошенничестве, которые привели его к самоубийству, пока пятьдесят семь лет спустя ты, Камило, не подрос и не решил покопаться, в семейных тайнах и разобраться с прошлым.
На какое-то время молчание, которым была окружена его смерть, заставило меня усомниться в том, действительно ли я видела дырку в виске, а о сердечном приступе говорили столько, что я почти в него поверила. Я быстро поняла, что это запретная тема, по ночам меня мучили кошмары, но истерик я не закатывала: мисс Тейлор научила меня сдерживать эмоции. Лишних вопросов я тоже не задавала — мама и тетушки встречали их ледяным молчанием.
В конце концов Хосе Антонио собрал всю семью — братьев, маму и остальных женщин, включая мисс Тейлор, — и без утайки поведал о финансовой катастрофе, которая оказалась намного хуже, чем они предполагали. Я в разговоре не участвовала, все решили, что я слишком мала, чтобы что-то понять, к тому же еще не оправилась от последствий отцовского самоубийства. С тяжелым сердцем, потому что они были с нами чуть ли не всю жизнь, рассчитали последних двух служанок, еще остававшихся в покинутом доме; мастифы умерли, а кошки разбежались. Прочая прислуга, шофер и садовники бросили нас несколько месяцев назад, в доме жил только Аполонио Торо, потому что мы были его единственной семьей. Жалованье он не получал, работал за кров, стол, одежду и чаевые, которые ему давали время от времени.
Мои братья, к тому времени уже взрослые, разбежались кто куда, спасаясь от социального давления, вскоре нашли работу и окончательно порвали с семьей. Если в доме и присутствовал некогда семейный дух, он исчез в то утро, когда отца нашли в библиотеке. В детстве я мало общалась с братьями, а позже у нас почти не было шансов встретиться. Многочисленный клан дель Валье закончился для меня в одиннадцать лет, а ты и вовсе с ним не знаком. Единственным членом семьи, который не покинул маму, тетушек и меня, был Хосе Антонио. Он взял на себя роль старшего брата, противостоял разразившемуся скандалу, расплачивался с долгами и безукоризненно заботился о женщинах.
Хосе Антонио разработал план, который предварительно обсудил только с мисс Тейлор, потому что мама и тетушки, которым ни разу в жизни не приходилось принимать ответственных решений, ничего не могли ему посоветовать. Решение нашла мисс Тейлор, и Хосе Антонио поначалу было довольно трудно с ним согласиться, поскольку он прожил всю жизнь в закрытом мирке, в семейном клане, члены которого стояли друг за друга горой, обеспечивая защиту и покровительство. Мисс Тейлор родилась в бедности и умела мыслить шире, нежели Хосе Антонио. Она заставила его понять, что холодная отчужденность, с которой теперь относились к нам родственники, означала, что нас больше не считают членами клана. Мы были вычеркнуты из общества.
Продав кое-какие драгоценности и коллекцию фигурок из слоновой кости, которые отец не успел заложить, Хосе Антонио выручил немного денег, чтобы увезти нас подальше. Нам предстояло начать все сначала, тратить как можно меньше, пока он не решит, что делать дальше. Скандал коснулся и брата, и не только из-за близкого родства, но и потому, что он с юных лет работал бок о бок с отцом, а значит, принимал непосредственное участие в его делишках. Никто не верил, что он много раз предупреждал отца об опасностях его махинаций и что отец не спрашивал его мнения, не следовал советам и ничего не разрешал делать самому. Никто бы не нанял Хосе Антонио в качестве адвоката, пока он не отмоет свое имя, а во время великой экономической депрессии, потрясшей весь цивилизованный мир, никакой другой работы он бы не нашел. Предложение мисс Тейлор было самым разумным выхо-дом.
Моя гувернантка, как оказалось, обладала незаурядной стойкостью, помогающей противостоять скверным временам. Она твердо верила, что убогое детство, приют монахинь в Ирландии и надругательства офицера обеспечили необходимую долю страданий, отмеренных ей в этой жизни, и, что бы ни случилось в будущем, хуже уже не будет. Видя отчаяние Хосе Антонио после похорон отца, она решила, что лучше всего уехать подальше от привычной обстановки, по крайней мере на некоторое время.
— К чему нам чужое злорадство или сочувствие, — сказала она, включая в число дель Валье и себя, и добавила, что они могут рассчитывать на ее сбережения, ту пачку фунтов стерлингов, которую мать ей вернула и которую она хранила среди белья.
Она знает, куда им уехать, сказала она, у нее все спланировано. Хосе Антонио в сотый раз попросил ее выйти за него замуж, и она, как всегда, повторила, что никогда этого не сделает, но не упомянула единственную причину, которую он мог бы понять: в душе своей она уже состояла в браке с Тересой Ривас.
Поезд высадил нас в Науэле, на последней станции; оттуда на юг можно было добраться в повозке, верхом, а затем морем, потому что суша распадалась на острова, каналы и фьорды до самых голубых ледников. На пустынном перроне не было ни души. Деревянная платформа, лачуга под крышей из гофрированного железа и выцветшая от непогоды вывеска с названием населенного пункта. Мы много часов просидели на жестких скамейках, при себе у нас была корзина с вареными яйцами, холодной курицей, хлебом и яблоками. К концу пути мы были единственными пассажирами в вагоне, все прочие сошли на предыдущих станциях.