О Фабиане я тогда слышала в последний раз, он умер в 2000 году, я прочитала в газете некролог. У него оставались жена, две дочери и несколько внуков. Ходили слухи, что девочек он удочерил, поскольку у них со второй женой потомства не было тоже. Я порадовалась, что Фабиану удалось создать семью, которая не получилась со мной.
Хуан Мартин приехал с женой и моими внуками, чтобы отметить политические перемены. Знаменитого черного списка больше не существовало. Он собирался остаться на месяц, съездить на север и юг, получить максимум удовольствия от путешествия, но спустя две недели понял, что ему здесь больше не место, и выдумал предлог, чтобы поскорее вернуться в Норвегию. Там он много лет чувствовал себя чужестранцем, но хватило двух недель, чтобы излечиться от ностальгии, этого проклятия изгнанников, и окончательно пустить корни в стране, которая приютила его, когда родина от него отказалась. С тех пор он приезжал к нам в гости считаные разы и всегда один. Видимо, на его жену и детей наша страна произвела не столь благоприятное впечатление, как на Харальда Фиске.
Моя жизнь тоже изменилась в эти годы, начался новый этап моего пути. Как писал Антонио Мачадо, «нет впереди дороги, ты торишь ее целиной»[26], но я никакой дороги не торила, я петляла по узким извилистым тропкам, которые то и дело терялись и исчезали в зарослях. Какая там дорога! В свое семидесятилетие я вступила с легким сердцем, свободная от материальных привязанностей и с новой любовью.
Для нового этапа моей жизни Харальд Фиске был идеальным партнером, и я со знанием дела могу утверждать, что в старости можно влюбиться так же бурно и страстно, как в юности. Единственная разница в том, что времени остается немного: отныне его нельзя тратить на ерунду. Моя любовь к Харальду не ведала ревности, ссор, тревог, нетерпимости и прочих неудобств, которые портят отношения. Его спокойная любовь ко мне нисколько не напоминала постоянную драму, которая связывала нас с Хулианом Браво. Когда он закончил дипломатическую службу и вышел на пенсию, мы поселились в Сакраменто, где вели безмятежное существование и часто навещали ферму, чтобы подышать деревенским воздухом. После смерти Факунды за фермой присматривала ее дочь Нарсиса. Столичный дом я сдала в аренду и больше в нем не жила, так что не слишком переживала, когда во время землетрясения он рухнул. К счастью, жильцы были в отпуске и никто не пострадал.
В Сакраменто я приобрела старинный дом. и Харальд развлекался, устраняя его многочисленные неполадки. В детстве он ломотам отцу и дедушке в семейной столярной мастерской; в юности устроился сварщиком на судоверфь — это была его первая работа, а одним из хобби. помимо птиц, была сантехника. Он мог часами торчать под посудомоечной машиной и получал от этого удовольствие. В электричестве он разбирался плохо, но осваивал это дело на ходу, хотя однажды чуть не погиб от удара током. Он гордился своими мозолистыми руками, обломанными ногтями и пересохшей, покрасневшей кожей: «Рабочие руки, честные руки», — приговаривал он.
С возвращением демократии женские группы, которым помогал мой фонд, избавились от мачистского давления военного менталитета, расцвели и существуют по сей день. Благодаря им в наше время возможен развод, приняли закон об абортах. Мы движемся вперед, но крабьим шагом: два шага вперед — один назад. Фонд наконец-то нащупал свою первоочередную задачу. Раньше я раздавала деньги направо и налево, пока не сосредоточилась на главном вопросе, которым, надеюсь, фонд будет заниматься и после моей смерти: это борьба с семейным насилием. Идею подала мне девушка по имени Су сана, младшая сестра Этель-вины. Ты знаешь, кого я имею в виду, Камило.
В юности Нарсиса, дочь Факунды, прижила от разных мужчин нескольких детей, которых оставляла на мать, пускаясь в похождения с очередным возлюбленным. Нарсиса как раз была с одним из этих мужчин, но тут случился военный переворот, и она исчезла на два или три месяца. Затем вернулась, одинокая и беременная, как это случалось и раньше, и в положенный срок родила дочку Сусану. Я много раз видела девочку на ферме, она росла под присмотром бабушки вместе со старшими братьями и сестрами. Ей едва исполнилось шестнадцать, когда какой-то полицейский увез ее в деревню километрах в тридцати от Науэля; новости о ней я узнавала только от Фа-кунды. Она рассказала, что внучка влачит жалкое существование, тип, который ее увез, пьет как сапожник, к тому же ее колотит. Ей было восемнадцать, а у нее уже недоставало выбитых им зубов.
Однажды в Санта-Кларе появилась незнакомая женщина, она привезла младенца и маленькую девочку в подгузнике, которая едва ходила, и оставила обоих на попечение Факунды и Нарсисы. Это были дети Сусаны, которая лежала в больнице со сломанной рукой и ребрами. Полицейский набросился на нее в припадке ярости и принялся избивать ногами. Сусана оказалась в больнице не впервые. Я как раз гостила на ферме, когда женщина рассказала нам о случившемся. Услышав крики, она позвала других соседок, которые явились Сусане на выручку целой гурьбой, вооружившись сковородками и швабрами.
— Мы должны защищать друг друга, мы всегда готовы вступиться, но иногда не слышим криков или не поспеваем вовремя, — добавила она.
Я отправилась с Факундой навестить Сусану; бедняжка лежала в общей палате, одна рука была в гипсе, подушки не было, потому что удары пришлись и на голову. Врач сказала, что самые тяжелые случаи в ее работе — жертвы семейного насилия, которые снова и снова попадают в отделение неотложной помощи.
— Однажды эти женщины исчезают навсегда. Их убивает муж, любовник, а то и отец.
— А как же полиция?
— Никак. Умывает руки.
— Бедняжку Сусану избил как раз полицейский.
— Ничего с ним не сделаешь, даже если он забьет ее до смерти. Скажет, что это была самооборона, — вздохнула доктор.
К тому времени я уже несколько лет работала в женских группах и, выискивая способы помочь, приобрела некоторую осмотрительность, а не бросалась сразу менять реальность, как поначалу. У женщин из группы имелся опыт, они могли предложить верное решение, моя роль сводилась к материальной поддержке, но от случая с Су-саной, внучкой Факунды и сестрой Этельвины, кровь вскипела у меня в жилах. Я отправилась в Сакраменто переговорить с судьей, коллегой моего брата Хосе Антонио на несколько лет моложе его.
— Полиция не имеет права врываться в дом без ордера, Виолета, — ответил он, когда я рассказала о случившемся.
— Даже если кого-то избивают?
— Не преувеличивайте, друг мой.
— В нашей стране самый высокий уровень семейного насилия в мире, вы разве не в курсе?
— В большинстве случаев это частное дело, которое не входит в компетенцию правоохранительных органов.
— Начинается с избиений, а кончается убийством!
— В этом случае вмешивается закон.
— Да, конечно. Нужно дождаться, пока этот дегенерат убьет Сусану, чтобы вы подписали запретительный ордер. И вы так запросто об этом рассуждаете?
— Успокойтесь, дорогая. Я лично позабочусь о том, чтобы обидчик получил строгий выговор, это может означать даже увольнение из полиции.
— А если бы речь шла о вашей дочери или внучке, вы бы успокоились, зная, что этот тип на свободе и может снова напасть?
Сусана все еще лежала в больнице, когда ее сожитель явился на ферму под предлогом, что он соскучился по детям и хочет их увидеть. На нем была полицейская форма, за поясом револьвер. Он объяснил, что Сусана от природы неуклюжа и свалилась с лестницы. Факунда и Нар-сиса подняли страшный крик и не позволили ему увидеть детей; Сусанин сожитель убрался, поклявшись напоследок, что скоро вернется и тогда они увидят, на что он способен. Я поняла, что судья дал мне обещание только затем, чтобы от меня отделаться.