— Щекотно, — прошептала Лера, смешно наморщив нос. — У тебя пальцы шершавые…
— Это руки музыканта, моя дорогая китаёза, — выдохнул он, ободрённый её улыбкой.
— Так поиграй на мне, музыкант! — приказала она чуть дрогнувшим от предвкушения голосом.
Он тут же послушно притянул её к себе, как свою виолончель — прижался губами к затылку девушки, приобнял правой рукой, а левой принялся, точно играя на невидимых струнах, медленно водить руками по её телу, пока ещё спрятанному от него под платьем. Он нажимал пальцами на чувствительные точки и заставлял Леру выгибаться в жаркой истоме — так, что, казалось, она действительно звучит в его руках, подобно музыкальному инструменту. О, как чисто и красиво она звучала!..
Не выдержав долго этой мучительной, сумасшедшей, прекрасной пытки, Лера выскользнула из его объятий и повернулась к Максиму лицом. Её пальчики проворно пробежались вдоль ряда пуговиц на рубашке Максима, расстёгивая их, а затем ладони девушки прильнули к его горячей, вздымающейся груди и… заскользили вниз, к напряжённым мышцам живота.
— Ещё, — умоляюще выговорил он, — ещё потрогай меня, пожалуйста…
Они исследовали друг друга с восторгом и волнением первоокрывателей, чутко реагируя на отклик тел — своего и чужого. В ответ на просьбу Максима Лера несмело скользнула ниже, туда, где сейчас сосредоточились все его желания. Когда пальцы её достигли цели, он сжал зубы, чтобы не закричать. Не от боли — от удовольствия. Впрочем, это и было удовольствие на грани боли… Он старался не думать о том, проделывала ли она подобное с кем-нибудь ещё — то самое, что делала сейчас с ним.
Затем она торопливо помогала ему избавляться от рубашки, а он стаскивал с неё это чёртово платье, так мешающее ему сейчас. Ещё пара мгновений — и её чулки вместе с его штанами полетели на пол. Теперь они остались друг перед другом в одном нижнем белье. Он пожирал её тело глазами — и она так же возбуждённо, практически алчно, изучала его. Заметив, как потемнел его взгляд, Лера взялась обеими руками за застёжку бюстгальтера, щёлкнула ею и отбросила очередную ненужную вещь гардероба в сторону.
Шах и мат. Он разгромлен. Повержен. Он никогда уже не будет прежним. Он видел самое совершенное из того, что могла только сотворить природа…
Оставались ещё трусы — досадная, так мешающая теперь им обоим мелочь. Но и от них Лера с Максимом быстро избавились.
— Ты любишь меня? — внезапно вырвалось у него, когда он уже навалился на неё сверху, собираясь преступить ту самую сокровенную черту и одновременно умирая от страха облажаться, проклиная свою девственность, отсутствие хоть какого-либо опыта, боясь, что она просто оскорбительно высмеет его сейчас и убежит… но Лера уже сама подалась ему навстречу бёдрами, устраиваясь поудобнее — так, чтобы ему было легче сделать то, что он собирался.
“У меня ведь нет презерватива”, - мелькнула в голове случайная запоздалая мысль. Мелькнула — и тут же истаяла, рассеялась, как туман, потому что те ощущения, что накрыли его потом, вытеснили всё остальное. Ненужное. Пустое. Бренное. О каком вообще предохранении можно думать, когда тебе семнадцать, а в твоих объятиях дрожит от еле сдерживаемого желания самая восхитительная девушка на Земле?!
Лера сдавленно ахнула, тут же притянула его к себе, прижимаясь ещё крепче, ещё ближе, ещё теснее, не оставляя ни миллиметра между их телами.
— Ты любишь меня, косоглазая? — задыхаясь, требовательно повторил он, и она на излёте собственного стона выдохнула:
— Люблю, цыган. Люблю. Люблю…
Лера оказалась девственницей.
Эта их совместная ночь после выпускного бала на долгие годы стала для Максима спасительной соломинкой, за которую он отчаянно и упорно цеплялся в своих воспоминаниях, чтобы не утонуть. Не захлебнуться. Не сдохнуть…
Он часто просыпался, чувствуя, что подушка намокла от слёз — от его слёз… Он плакал во сне, даже не замечая этого и не помня, что ему снилось. Но ощущение огромной, зияющей дыры в сердце — его было ни с чем не спутать. Эта дыра образовалась там только после того, как он потерял Леру… И неважно, находился Максим в этот момент в постели один или какая-нибудь приятная девушка скрашивала его холостяцкий досуг.
Девушек было много. Девушки были красивы, милы, некоторые из них — даже умны. Но… у них не было таких глаз. Таких губ. Таких волос. И пахли они не так. И на вкус были иными. И звучали… звучали тоже совсем, совсем не так — точно расстроенные музыкальные инструменты, резко и фальшиво.