– Да что же вы так подкрадываетесь? – воскликнула домработница, держась за сердце.
Мой взгляд невольно устремился к всплывшим в кастрюле доскам. Валерия Евгеньевна это заметила и сказала будничным тоном:
– Я доски хорошо помыла. Покипят еще минут пятнадцать, потом выну и запущу картошку.
– Да, да, конечно, – торопливо закивала я, соглашаясь, – сосновые чурбаки самые наваристые. Я и сама так делаю. – Говоря, я медленно пятилась к двери.
– В каком смысле чурбаки наваристые? – нахмурилась домработница. Рядом с ней на столе лежал огромный тесак, что наводило меня на тревожные мысли о возможной внезапной вспышке ярости, которую может вызвать мой неправильный ответ. Нужно было замять опасную тему.
– Ой, спать что-то хочется, – зевнула я, прикрывая рот ладошкой, – пойду в свою комнату посплю. Первый день на работе всегда самый тяжелый.
– Это от недоедания, – покачала головой домработница. – До чего же сейчас девушки себя доводят.
– Да, да, вы правы, – пробормотала я, пятясь в коридор. Спиной я наткнулась на бесшумно подошедшего сзади Дмитрия Ивановича. Я едва не зарядила ему под дых от неожиданности.
– Смотрите себе под ноги, – ворчливо прокаркал старик, отодвигая меня в сторону.
«Интересно, что он сейчас скажет, заметив в щах пиломатериалы? – подумала я, бормоча извинения.
Дмитрий Иванович прошел на кухню, заглянул в кастрюлю и, как не в чем ни бывало, велел Валерии Евгеньевне выложить доски на тарелку, остудить и принести ему в кабинет, добавив еще к блюду три сырых яйца.
Я бросилась в свою комнату, схватила сотовый и стала звонить Антону.
– Что-то случилось? – испугался тот, поняв, кто ему звонит.
– Нет, все в порядке, если можно так сказать, – заверила я его и, озираясь на «жучки», спрятанные в комнате, шепотом спросила: – Я не хочу вас оскорбить, но не замечали ли вы в поведении вашего отца или его домработницы странностей, чего-нибудь, что наводило бы на мысль об их невменяемости?
– Вы говорите прямо как мой брат, – ответил Антон, ничуть не смутившись. – Мой брат постоянно твердит, что у бати съехала крыша и он может натворить что угодно. Но я вот что вам скажу: он просто старик, а у стариков до черта всяких причуд. Просто не парьтесь этим.
– А представьте ситуацию, что ваш отец стал подозревать меня в сговоре с людьми, покушавшимися на его жизнь, и решает меня устранить, нападает на меня. Что мне делать в этом случае? – спросила я с нажимом.
– Мой отец не маньяк и не буйнопомешанный, – обиделся Антон. – Такого, как вы говорите, не может быть никогда!
– Хорошо, хорошо. Вы его знаете лучше, чем я, вам виднее, – пошла я на попятную.
– Естественно, – буркнул Антон.
– А не знаете, у вашего отца в квартире есть какое-нибудь оружие? – спросила я.
– Да. У отца наградной пистолет, – обрадовал меня Антон.
В дверь осторожно постучались.
– До свидания, – бросила я Антону и выключила телефон. В комнату осторожно заглянула Валерия Евгеньевна.
– Дмитрий Иванович просит передать, чтобы вы пришли на кухню. Мы будем пить чай, – сказала она, напряженно улыбаясь.
– Я не хочу, спасибо, – ответила я.
– Но Дмитрий Иванович хотел с вами о чем-то важном поговорить, – не унималась домработница.
– Вот черт. – Я вздохнула и поплелась на кухню, прихватив с собой на всякий случай револьвер. Оставлять его в комнате без сейфа в квартире с двумя психами не хотелось.
Дмитрий Иванович сидел за столом лицом к окну. В одной руке у него был стакан с чаем, а в другой кусок пасхального кулича.
– Почему вы нас игнорируете, Евгения Максимовна? – спросил старик, глядя на меня поверх очков.
– Мне просто не хочется чаю, – сказала я, опускаясь на стул.
– Чай всего лишь предлог, дело в общении, – просветил меня Дмитрий Иванович, вгрызаясь зубами в окаменевший кулич.
– Не боитесь за свои зубы? – спросила я.
Антиквар захихикал, а Валерия Евгеньевна, готовившая мне чай из одноразового пакетика, с гордостью сказала:
– Между прочим, у Дмитрия Ивановича все зубы свои, и он ни разу в жизни не ходил к стоматологу.
– Надо же, – с недоверием пробормотала я, на что Дмитрий Иванович продемонстрировал окулий оскал ровных белых зубов и с вызовом сказал:
– А вы, барышня, можете таким похвастаться?
Я ответила ему таким же оскалом, думая, что везет же некоторым. Мне самой уже вырвали один зуб мудрости, а два других лечили, и я даже не мечтала дожить до семидесяти, сохранив все зубы в идеальном состоянии. До сегодняшнего дня я считала, что это невозможно. Дмитрий Иванович же продолжал глумиться надо мной.
– Современное поколение привыкло легко жить. Питаются всякими кашками, йогуртами, вот зубы-то и выпадают. Вы-то пока можете хвастаться своими зубками. Вам ведь, Евгения Максимовна, сейчас двадцать семь. А что будет, скажем, в шестьдесят? После йогуртов и сладких творожков?
– Во-первых, до шестидесяти я не доживу, – заверила я Дмитрия Ивановича, – и для сведения – я не ем сладких творожков и кашек.
– Будете кулич к чаю? – поинтересовалась у меня Валерия Евгеньевна. – У меня знакомая в магазине работает. Она мне целый мешок отдала бесплатно. У них после Пасхи остались.
– Нет, спасибо, – ответила я, ища глазами, куда положить использованный пакетик. Валерия Евгеньевна проворно подсунула мне тарелку.
– Вот сюда. Высохнет – можно будет еще раз или два заварить.
Сколько раз его использовали до этого, я даже не стала спрашивать, твердо решив не прикасаться к сомнительной жидкости, называемой в этом доме чаем.
– Валерия Евгеньевна, если вам не трудно, налейте мне еще чаю и дайте своих прекрасных куличей, – попросил Дмитрий Иванович.
– Щас.
– Валерия Евгеньевна залезла в большой бумажный мешок, стоявший в углу у холодильника, и вынула оттуда кулич, положила на разделочную доску и ударом молотка расколола его на мелкие части, смела все рукой в тарелку и подала Дмитрию Ивановичу. Кусок кулича, упавший на пол, домработница без смущения подняла, сдула пыль и тут же с аппетитом съела.
Наблюдая за Валерией Евгеньевной, я забылась и хлебнула из кружки помойного чая. Опомнившись, поперхнулась и закашлялась.
– Пейте аккуратнее, не торопитесь, у вас никто не отнимает, – посоветовала домработница.
Я хотела ответить ей в резкой форме, но в эту секунду оконное стекло звякнуло, словно его пробила пуля. Так и есть – с улицы кто-то стрелял по нашим окнам. Понимая, что опоздала на доли секунды, я бросилась на Дмитрия Ивановича, сбила его со стула и накрыла своим телом. Следующая пуля взорвала стакан с горячим чаем, который несла Валерия Евгеньевна. Чай выплеснулся из подстаканника на пол, ошпарив женщину. Та вскрикнула, не понимая, что происходит. Третья пуля обрушила стекло и хлопком погасила лампочку в люстре. Комната погрузилась во мрак.
Чувствуя в темноте запах крови, я рванула на себя безжизненное тело Дмитрия Ивановича и привалила его к стене. Хотела кинуться к Валерии Евгеньевне, застывшей в проеме окна, освещенного уличным фонарем, но новые пули вспороли пространство передо мной, осыпая остатки оконного стекла, подбрасывая и разрывая посуду на столе, раскалывая столешницу на щепки.
Я отшатнулась, избежав ранения, и только успела заметить, что снайпер работал из дома напротив. По вспышке я точно засекла его местоположение в подъезде на третьем этаже. Когда в стрельбе наступила пауза, я вышла на линию огня со снятым с предохранителя револьвером и выстрелила четыре раза в темный проем окна, затем прыгнула и сбила с ног маячившую посреди кухни домработницу. Удивительно, что она вообще еще была жива. Ведь вокруг нее бушевал настоящий смерч из пуль. Шли секунды, а снайпер не выдавал своего присутствия. Валерия Евгеньевна стонала и всхлипывала рядом со мной.