Он, кстати, и сейчас считал ту войну нелепой и позорной. Нет, к армии претензий не было — она делала всё, что могла сделать в том своём состоянии. Претензии были к политикам, которые загнали ситуацию в тупик сначала в Москве, а затем и там, в Чечне. И сами себя загнали. А осознав это, начали, как и положено политикам, судорожно изворачиваться и предавать, пытаясь вывернуться из тупика хоть по трупам, хоть по дерьму.
И все это чувствовали — и армия, тяжко убеждённая, что её предали, воевавшая только потому, что надо было отбиваться и мстить, и чеченцы, поймавшие кураж и убеждённые в своей правоте.
Вспомнился тот охранник Дудаева, с которым разговорился в кулуарах очередных переговоров в Москве. Тот желал, конечно, покрасоваться перед мальчишкой-репортёром ловил кураж, но притом говорил вполне адекватные вещи: Вы, русские, странные люди! Вы набросились на Чечню, словно звери. За что? Зачем? У нас же, если откровенно, никто по-настоящему не представлял себе Ичкерию вне России. Ну, там, чтобы закрытые границы, в Москву не поехать, деньги разные… Нам это не надо было. Независимость от Кремля — это да. Наша земля — мы решаем, как на ней жить. Это же правильно? А нам за это — по морде.
Рассуди сам, — продолжал охранник Дудаева. — Вот захватили какое-то село — что надо делать? Собрать сход, поклониться старейшинам, объяснить, зачем, что и чего… Люди покричат, но смирятся. А что происходит? Русские входят, тут же начинаются избиения, расстрелы, грабежи. Мужчины уходят мстить».
Передёргивал он, конечно. С мирным населением поначалу пытались обращаться только по-хорошему. А потом выходило, что слово старейшин ничего не значило, и доверившееся им подразделение федералов получало свой жестокий урок. За ним, уносившим кровавые сопли, приходили внутренние войска. Которые действовали, мягко говоря, не всегда гуманно.
Это и есть Молох войны. Тот чеченец утверждал, что русские чуть ли не нарочно загнали мужчин в отряды Джохара. А что здесь, на Донбассе? Александр, хоть и недолго тут в командировке — в октябре сменил Витальку Голощёкина, — но поездить по республике успел. И по Донецкой — тоже. Наслушался от людей, что творили украинские солдаты. Или нацбатовцы — народ не особо вникал.
А что с другой стороны? Осенью заезжали они с тем же Сашкой Корзуном в Новосветловку. С людьми пообщались, больницу разрушенную посмотрели, в церковь заглянули. Люди в августе здесь попали между молотом и наковальней, и основной урон нанесли им не укропы, а «отпускники». И хоть знали все, что «свои» снаряды попадали в церковь, куда загнали население деревни «айдаровцы», — всё равно с благодарностью вспоминали освободителей. Разве что батюшка, очень интересный, очень христианин, очень с душою проповедовавший, — пару раз смиренно высказался в том смысле, что стратегия возвращения к России хороша, но тактика хромает, коли людей оставляет без жилья…
Эх, научиться бы нам «мягкой силе»… Не на той стороне она. И никогда не ограничиваются ею те, кто так ладно научился пользоваться. Тот же батюшка с содроганием вспоминал две недели торжества карателей в их селении. И сам он, и прихожане категорически — категорически! — отказывали Украине в малейшем праве управлять их жизнью.
То же, что в Новосветловке, говорили в Лутугино, в Красном Луче, в Брянке, в Луганске, наконец! Никогда больше эти люди, населяющие эту красивую землю, не вернутся в состав Украины после всего, что укры здесь с ними сотворили. Это было мнение общее. Даже если не вспоминать о частностях — импульсивных, но очень показательных. Когда, например, по вечной журналистской привычке заострять разговор — для точности — брякнул глупость на блок-посту за Миусинском. В ответ на вопрос: «Пресса? Откуда?» — возьми да и скажи: «А если из Киева?» Надо было видеть реакцию ополченцев, мгновенно напрягшихся, мгновенно разрезавших его ножами тут же остальневших глаз, мгновенно бросивших руки на оружие…
«Не шути больше так, — посоветовал тогда сопровождавший офицер из военной полиции ДНР, быстрой шуткой примявший эту бестактность. — Тут люди нервные, у них столько счетов к укропам накопилось, что такие подколки давно понимать разучились…».
А потом оказалось — вполне лёгкие ребята. Вон Ленину, что перед шахтой на постаменте стоит, каску на голову водрузили и тубус гранатомёта прямо в протянутую ладошку вложили. «Главный наш, — говорили. — Вместе с нами тут стоит!». Да, но свежий венок у постамента показывал: это не непочтение и не глумление. Тем более что на груди Ильича закреплена была такая же гвардейская лента, как и на ополченцах. Это были шутки и подначки между своими. Между теми, для кого каменный памятник — тоже боец, и «Муху» он в руке держит — по делу…