С одной стороной располагались записи, сделанные «куриной лапкой», очевидно малограмотного человека, не привыкшего писать. Либо грамотного, но плевать хотевшего на тех, кому «посчастливится» это все читать.
С другой – совершенно дебильная мода писать красиво, хорошо поставленным почерком, но абсолютно нечитабельно. И это было особенно неприятно. Вот смотришь на лист. Буковка к буковке. Наклон, нажим, высота, форма. Все прекрасно. Каллиграфическое совершенство прям. Одна беда – половину слов не разобрать. И этим уже страдали те, кто хотел подчеркнуть свою образованность. Подобным бравировали. Отчего иной раз даже беря какие-нибудь бланки можно было упереться взглядом в изящные «каляки-маляки» манерных муд… хм… людей, склонных набивать себе цену пустяшными жестами.
Конечно, он встречал и действительно красивые, ясно читаемые почерки. И это становилось его отрадой. Но не часто. Скорее даже редко. В основном же приходилось пробираться сквозь «куриные иероглифы» разной степени красоты.
Ох как его это бесило! Ох как он начал гонять в хвост и гриву подчиненных, вызывая и отчитывая!.. отчитывая!.. отчитывая!.. Требуя писать разборчиво. Пусть некрасиво. Пусть не модно. Но так, чтобы глаза и мозг не ломать, гадая, что же там за слово. Так, чтобы не требовалось уточнять, переспрашивать и додумывать.
Сам он, кстати, ежедневно по 1–2 часа уделял занятиям каллиграфии. Ибо старый Фрунзе этим раньше не заморачивался. А гость в его теле давно уже отвык от необходимости писать рукой из-за распространения компьютеров. Вот и приходилось, по сути, ставить нормальный почерк если не с нуля, то близко к этому, преодолевая определенную мышечную память тела…
И сейчас, вернувшись с доклада, Фрунзе как раз и уселся за стол и занялся чистописанием, переписывая произвольный текст. Медитативное же дело. Позволяющее отвлечься от раздражающих мыслей, сосредоточившись на тупом и монотонном деле.
И едва он вошел во вкус, как зазвенел электрический дверной звонок[3].
Михаил Васильевич вздрогнул и напрягся.
Быстро убрал свою учебную тетрадь в стол. Достал оттуда книгу по радиоделу с закладкой там, где закончил ее читать. Ну и карандаш для пометок на полях.
После чего извлек из кобуры пистолет. Его старый-добрый Mauser C96 лежал в сейфе[4]. Модная среди революционеров тема. Но отсутствие возможности быстрой перезарядки при опустевшем магазине в глазах Фрунзе напрочь перечеркивало ценность сего оружия[5]. Да еще и совершенно бестолковый для самообороны калибр. Вроде как мощный. Но с низким останавливающим действием[6]. Так что, уже где-то через неделю после выписывания из больницы Михаил Васильевич обзавелся знаменитым Colt 1911 «сорок пятого калибра». Благо, что в магазинах Москвы его было можно вполне купить. НЭП-с. Обзавелся патронами. Запасными магазинами. И раз в 2–3 дня практиковался в тире.
Вот этот пистолет он и достал из кобуры.
Дослал патрон в патронник.
Снял с предохранителя.
И отправился к двери, готовясь, в случае чего, открыть огонь.
Было уже поздно и домработницы в квартире не наблюдалось. Она уходила ночевать к себе. Поэтому нарком в этом жилом помещении находился один. Совсем один. И это немало его напрягало.
– Кто там? – спросил он, приблизившись и укрывшись за косяком, чтобы, если начали стрелять сквозь дверь, его не зацепило.
– Товарищи, – отозвался из-за двери голос Сталина.
Вряд ли Сталин лично пришел бы на ликвидацию.
Поэтому, поставив пистолет на предохранитель, он убрал его в кобуру. Застегнул ее. И открыл дверь. За которой обнаружились Сталин в компании с Ворошиловым.
– Проходите. Чаю?
– А не откажусь. Зябко на улице. – отозвался Иосиф Виссарионович, у которого из-за регулярного курения уже в этом возрасте имелись проблемы с сосудами. Ну и, как следствие, он постоянно если не мерз, то подмерзал.
Вместо кухни гости прошли в кабинет. Где и расположились.
Фрунзе же засуетился, вынося баранки к чаю, сахар и чашки. Запустив, перед этим керогаз и поставив воду кипятится.
– Смотрю не рад нашему визиту. – спросил Сталин, глядя на напряженное лицо Михаила Васильевича.
– Отчего же? Рад. Отойти только от убийства жены не могу. Тягостно.
– Ты думаешь убийство? Вот товарищи из ГПУ сказали нам, что это самоубийство.
Фрунзе вял улыбнулся. Поставил чайник на деревянную подставку. И, пройдя к железному ящику, выполнявшему роль сейфа, достал оттуда картонную папку на завязках. Не очень толстую.
3
Электрические дверные звонки появились в первой половине XIX века. И, так как дом наркома был электрифицирован, у него он тоже стоял.
5
У данного пистолета не было быстросменного магазина. И после израсходования патронов их нужно было заряжать либо по одному, либо из обоймы. В условиях боя и то, и другое выглядело безгранично медленным и неудобным в глазах обновленного Фрунзе.
6
Для пистолетов главным и фундаментальным свойством являет останавливающее действие пули. Дабы как можно скорее выводить из строя противника. Желательно с одной таблетки. Из-за чего патрон 7,63х25 получался в целом бессмысленным в парадигме пистолета или пистолета-пулемета. Справедливости ради стоит заметить, что исследования по этой теме в те годы почти никем не проводились. Разве что немцами перед принятием на вооружение Luger P08 под патрон 9х19 Para вместо изначального 7,63х25.