– Рабочее.
– Товарищи говорили, что вы слишком рано вернулись к труду. Может быть вам нужен более продолжительный отдых?
– Надеюсь, что обойдется. Во всяком случае без дела я кисну. Работа для меня лучшее лекарство.
– Отрадно это слышать, – на удивление по-доброму улыбнулся Сталин. Что поколебало подозрения Фрунзе в причастности его к попытке убийства.
– А что там произошло во время операции? – поинтересовался Бухарин. – Доходили нехорошие слухи.
– Отравление хлороформом по вине анестезиолога, что повлекло клиническую смерть. – тем же нейтральным голосом ответил Михаил Васильевич.
– Как смерть? – удивился Троцкий.
– В течение примерно трех минут я был мертв. Дыхания не было и сердце не билось. Но врачи сумели откачать.
– Получается, что вы заново родились Михаил Васильевич. – произнес Рыков. – Поздравляю.
– И как оно, вернутся с того света? – по-деловому спросил Томский. – Мне говорили, что люди видят какой-то свет и трубу.
– У меня ничего подобного не было. Я словно стоял рядом со своим телом и смотрел на то, как врачи суетятся. Даже время запомнил на часах в операционной. После того, как пришел в себя и надиктовал свои наблюдения, врачи их полностью подтвердили. В том числе и время – с точностью до минуты.
В помещение повисла тишина.
– А Бог? Вы его видели?
– Нет. Бога я не наблюдал. Вероятно, к атеистам он не приходит, – криво улыбнулся Фрунзе. – Операция прошла успешно. Сейчас мне прописаны только диета да прогулки на свежем воздухе. Если все сложится, то через полгода и вспоминать будет не о чем. Но что мы все обо мне? Давайте к делу.
Все покивали.
О самоубийстве супруги никто говорить не стал. Знали, как Михаил Васильевич ее любил и не хотели теребить свежую рану. Во всяком случае открыто.
– Грядет XIV съезд. – подал голос Рыков. – И мы хотим узнать о состоянии вооруженных сил революции. Мы полагали, что с отчетом выступит Климент. Но раз вы сами оправились, то вам и карты в руки. Справитесь?
– Справлюсь. – кивнул Фрунзе.
– Как вы видите ситуацию, Михаил Васильевич?
– Кратко?
– Если можно.
– Двояко. С одной стороны, если завтра на нас нападет даже Польша, то на этом революция и закончится. Мы просто не в состоянии противостоять хоть сколь-либо серьезным армиям. В войсках полнейшая разруха и бардак. С другой стороны, завтра Польша не нападет. И послезавтра тоже. Все так устали от Империалистической войны, что лет десять у нас на приведения армии в порядок вполне имеется. Может даже больше. Во всяком случае – без большой войны. А малые конфликты мы уж как-нибудь погасим даже тем, что есть.
– Вздор! – рявкнул Троцкий, но его придержал за плечо Зиновьев и он замолчал, надувшись. А потом спросил у Фрунзе:
– Почему вы так считаете?
– Что именно?
– Почему армия наша не боеспособна?
– Армия – это не просто вооруженные люди. Армия – это структура с четкой иерархией, субординацией и дисциплиной, без которой она превращается в толпу. Толпой управлять можно. Но на митинге. Однако война – не митинг. Это серьезная профессиональная деятельность, требующая от каждого бойца как можно более высокой квалификации. Как во время войны, так и в мирное время. И так – на каждом уровне. Армия – это большой завод с очень сложным и рискованным производством. А у нас она сейчас напоминает анархическую вольницу, наполовину пьяную, наполовину уголовную. Да, сейчас уже что-то сделано, но ситуация пока еще плачевная донельзя.
– Мы победили в гражданской! – взвизгнул Троцкий.
– И это – бесспорно. Но почему?
– Потому что у революции была лучше армия!
– Нет. Потому что мы все были едины. – произнес Фрунзе, подняв правую руку и сжав ее в кулак. – Пока мы едины – мы непобедимы! Но сил у нас было очень мало. Настолько, что даже Владимир Ильич сам не верил, что наша коммуна продержится дольше французской. Наша победа заключалась в нашем единстве и раздоре в стане белых. Если бы у них появился крепкий лидер с трезвой программой, он бы смахнул нас не глядя. Как незначительную помеху. Но его, к счастью не нашлось. И мы передавили их всех по одному. А ведь белые – это огрызки старых царских войск. Войск, которых считали одними из самых бестолковых в Империалистическую войну. Хуже них, наверное, только итальянцы ославились да австрийцы. Как мне говорили, французы царскому экспедиционному корпусу даже оружие свое давать не хотели, считая, что те нормально не разберутся с ним.
– Это смешно! – фыркнул Троцкий, но развивать тему не стал.