Мы пришли, что раньше со мной практически не бывало, рано, еще до лекций. Анжелики пока не было, и все мои друзья и недруги с одинаковым нетерпением ожидали, что же случится, когда она появится. Будет ли она заплаканная? Или нет? Пройдет мимо и не поздоровается? При всех скажет какую-нибудь колкость, да побольнее? И что скажу в ответ я? Или предпочту промолчать? Всем не терпелось увидеть финал занимательной истории.
А мы с Катей, не обращая внимания на косые любопытные взгляды, сели рядом за мой стол. Раньше это было место Анжелики, и все сразу зашушукались; это был такой особенный, почти театральный шепот, когда один из героев пьесы решает поведать благодарной публике что-то конфиденциально. Даже с самых последних рядов слышно, что он шепчет, хотя предполагается, будто другим присутствующим на сцене по-прежнему невдомек. Я готов был поклясться, что доносилось что-то вроде «С ума сойти!» и «Вот это да! Быстро же она Анжеликино место заняла». Впрочем, это меня не слишком волновало. А Катю? Я с тревогой посмотрел на нее и под столом незаметно взял ее руку в свои, но если она что и слышала, то ничем этого не показала. Выглядела она так, будто ей наплевать на все это шушуканье. Да так оно и было.
И тут шушуканье усилилось — в аудиторию вошла Анжелика. У нас с ней уже было все кончено, но все-таки я не смог не восхититься ее выдержкой. Она прошла по ряду своей неподражаемой скользящей походкой, слегка улыбаясь всем. Выглядела Анжелика так же, как всегда: никто бы не смог сказать, что вчера она плакала. Да и я не смог бы, если бы не видел все собственными глазами.
Около моего стола Анжелика остановилась. Весь курс затаил дыхание и дружно навострил уши.
— О, привет, — сказала Анжелика самым безмятежным тоном. — Я вижу, сегодня меня уже опередили, — добавила она, скользнув взглядом по Кате так, словно перед ней был предмет мебели. Обернулась, будто приглашала весь курс полюбоваться на такую нелепость: какую-то серую мышку, занявшую ее собственное место рядом со мной. — Ну, что ж, — добавила она легко, — тогда я найду себе другое место.
Она прошла дальше и села рядом с Веркой Былинкиной, существом серым и безответным, которое никогда не в состоянии было бы сказать ни «нет», ни «да», даже если стоял вопрос жизни и смерти. Усевшись рядом с Веркой, Анжелика достала свои тетрадки и углубилась в перевод из Голсуорси, который нам задали. Кольцо с бриллиантиком изрядного веса поблескивало у нее на пальце. Не заметить его было сложно, и все сделали соответствующие выводы о том, почему мы с Анжеликой больше не вместе.
Весь курс, конечно же, дружно перевел глаза на нас с Катей, но не тут-то было. Я рассказывал ей что-то, уже и сам не помню, что, а она внимательно меня слушала и даже улыбалась, хотя я заметил, что она слегка побледнела. А потом…
…Потом просто-напросто вошел преподаватель, и все пошло, как обычно, если не считать того, что никакого перевода из Голсуорси у Анжелики на самом деле не было: она оказалась не готовой отвечать и схлопотала «неуд». А на следующий день Витьку, несмотря на то, что ему медведь на ухо наступил, взяли на работу в одну продюсерскую фирму местных масштабов, финансирующую начинающих певцов и разыскивающую новые таланты, и, увлеченные этой великой новостью, все совсем забыли про меня и Анжелику.
Мы сидели у догорающего костра. Было уже темно. По тлеющим черным углям пробегали искры, так что казалось, что перед нами не кострище, а груда жарко-красных самоцветов, которая отбрасывала отблеск на Катино лицо. Где-то рядом плескалась Волга, но ее уже не было видно. Катя сидела на бревне, на плечи ее была накинута моя куртка.
Я доиграл последние аккорды и посмотрел на Катю. Она сидела, задумавшись, глядя в никуда, словно там видела что-то, что не мог увидеть я. В этот момент у нее было необычайно взрослое лицо, как будто она успела пережить то, что не переживал я. Моя взрослая маленькая Катя!