Я опустился на ступеньки и попытался распечатать конверт, но руки меня не слушались. Я знал, что найду там маленький листок бумаги, исписанный Катиным крупным доверчивым почерком, но слова, которые она напишет, будут страшными, и сунул конверт в карман.
Какое-то время я бесцельно бродил по улицам. Может быть, я и веду себя, как дурак, но трусом меня не назовешь. И все-таки прошел, наверное, целый час, прежде чем я решился достать это прощальное письмо. Я знал, что это именно оно. Завернул в подъезд, на двери которого, на мое счастье, не было кодового замка, и, остановившись в пролете между какими-то двумя этажами, не помню какими, все-таки распечатал конверт.
«Константин…» — прочел я. Собственно говоря, дальше можно было не читать. Катя никогда, даже в день нашей с ней первой встречи, так меня не называла, и то, что она это сделала, означало самое худшее. И все-таки я стал читать дальше.
«Константин, я больше не хочу иметь с тобой ничего общего. И все же считаю нужным сказать тебе, что наши пути должны разойтись. Не вздумай меня искать, потому что все равно вместе мы с тобой больше не будем. Я думала, что все мое счастье в тебе, но ошиблась. Катя».
Наверное, в тот момент у меня закружилась голова, потому что как-то внезапно я обнаружил, что уже сижу на заплеванном полу. Все, что я видел перед собой — стена, испещренная автографами и афоризмами на разных языках, черное пятно от обгоревшей спички на потолке, разбитая лампочка, лестница — все будто покрылось серой рябью. Отчаянно болела голова, как будто ее распирало изнутри. Такое состояние раньше у меня случалось, только когда я готовился к экзамену в последний день. Разница состояла в том, что тогда в голове хотя бы были мысли, а теперь не было ничего. Правда, одна, назойливая, вертелась, но я никак не мог ее ухватить. Какие-то стихи… Нет, строчки из песни, кажется. Только вот из какой?
«Простым стеклом — вот чем была моя любовь», — мысли наконец перестали ускользать от меня, и я вспомнил, когда пел ей эту песню. И вот словно яркая вспышка — Волга, догорающий костер и Катя, доверчиво прижавшаяся ко мне и со страхом говорящая о том, что вдруг наши с ней объятия разобьются, как в той песне. Она-то, бедная, так боялась, что подобное когда-нибудь произойдет. А я еще клялся, что этого никогда не случится! Вот и случилось, и так быстро.
Каждая строчка из песни, казалось, отвечала всему, что между нами стряслось. Мы недолго любили, только вот вместо ветра все сломал я, лично я, своими идиотскими подозрениями.
И только тогда я осознал, что потерял Катю навсегда. В одно мгновение все мое отчаяние, вся моя злость на самого себя достигли такой степени, что сдерживаться больше стало невозможно.
— А-а-а-а!!! — заорал я.
В голове вертелось, повторялось с немыслимой быстротой: «простым стеклом, простым стеклом…»
Послышался звон. Не помня себя, я высадил «простое стекло» из подъездного окна, как будто это могло хоть чем-то помочь. Конечно, рассадил себе кулаки в кровь, но тогда мне было не до этого. Я вдруг опустился на пол и зарыдал, закрыв лицо руками, размазывая по нему кровь и слезы. Никогда я еще так не плакал. Да и когда вообще плакал в последний раз?
2001 ГОД
Прозвенел будильник. Константин спросонья зашарил рукой по прикроватной тумбочке и отключил этот несносный аппарат, который имел дурацкую привычку заливаться ни свет, ни заря «мелодичными трелями». «Всего полседьмого! В следующий раз нужно будет сказать, чтобы будили по внутреннему телефону», — подумал он, и тут же вспомнил, что наверняка не услышит звонка, а у Анжелики тоже не очень-то чуткий слух.
А Виктор не любит, когда опаздывают. Точности он требует не только от мелких служащих, но и от своего компаньона, то есть, от него, Константина. И это правильно. Во многом благодаря этой точности фирма и набирает обороты. Подумать только, начинали с того, что выкапывали таланты в родном Саратове, а теперь они уже в Москве. И название появилось — «Наши звезды». Не просто «Звезды», и не «Русские звезды», как сначала предлагалось, а именно «Наши звезды», чтобы было ясно: каждый, кто умеет профессионально петь и пользуется широкой известностью, обязан всей своей славой именно нам.
Он снял трубку телефона и коротко бросил:
— Два кофе.
Потянувшись, набросил халат, подошел к окну и поднял жалюзи. Нью-йоркское утро. Мутное небо, смог. Даже солнце кажется каким-то серым, будто оно долго валялось где-то, совсем забытое, а потом его, слегка сдунув пыль, вновь водворили на небо. Серые здания, среди которых заметно возвышаются небоскребы-близнецы: Всемирный торговый центр, кажется? Константин никак не мог запомнить их на звание, хотя точно знал, что по ним лазил Кинг-Конг и что они одними из первых разваливались в каждом американском фильме-катастрофе.