Константин смотрел на американку во все глаза. Ему почему-то показалось, что он уже где-то видел это лицо, эти глаза, эту улыбку. Ему даже почудилось, как это было ни глупо и ни невозможно, что эти глаза и губы когда-то улыбались ему одному, а не всему залу, как сейчас. Конечно же, это были глупости. Костя никогда ее раньше видеть не мог, но почему-то навязчивое ощущение не покидало.
— Спасибо, — сказала Катя, улыбнувшись совершенно особенной улыбкой. Она, конечно, адресовалась всему залу, но каждый, кто в этот момент смотрел на певицу, был уверен, что улыбается она именно ему. Вот и Константину тоже так показалось, хотя умом он понимал, что в первые минуты тому, кто стоит на сцене, зал кажется безликой серой массой.
Катя запела. В один миг Константин отбросил все ненужные мысли, захваченный этим пением, этим голосом. Это был совершенно особенный голос. Нет, на первый взгляд казалось, что ничего особенного в нем нет. Вопреки уверениям неприятного типа в вечернем костюме не было диапазона в три октавы, не было ни особой звонкости, ни нарочитой «простуженной» хрипотцы, которую многие певицы держат за свой главный козырь. Но была в голосе этой маленькой женщины особенная чистота, свежесть и бархатистость, чем обладает не каждая, кто мнит себя звездой. Это пение, волнующее, завораживающее, хватало за душу. Через минуту-другую Константин ничего не видел и не слышал, кроме этого голоса и его обладательницы. Даже Витька, всегда отличавшийся здоровым цинизмом, как-то сразу растерял его весь, вплоть до последних крох, и сидел, безотчетно вцепившись в подлокотники.
Все зрители, казалось, затаили дыхание и позволили себе вздохнуть полной грудью только после того, как песня была допета. И тогда зал взорвался аплодисментами. Сидящие повскакивали с мест, многие рвались к сцене с цветами, а Катя Спрингс стояла и улыбалась сквозь слезы, спрятав лицо в огромном букете роз, который преподнес один из поклонников.
— Да-а, сложновато нам будет заключить с ней деловое соглашение, если она знает цену своему таланту, — процедил Виктор, немного придя в себя и успев в который раз понять, с какими трудностями связана его работа.
Константин не ответил, охваченный непонятным чувством. Он смотрел на сцену с суеверным ужасом и надеждой, страхом и восторгом, удивлением и недоумением.
Она пела что-то про ветер и осколки чувств, про тепло, исходящее от огня, про плеск волн, а перед глазами Константина почему-то вставало то давнее воспоминание, когда он сидел у костра на берегу Волги, и, укрытая его курткой, к нему прижималась Катя. И эту американку тоже зовут Катя, и она поет про то, что он, Константин, знает и помнит так же хорошо, как она.
Внезапно все эти разрозненные мысли сложились в мозаику, и в ней он увидел лицо Кати.
И только тогда понял, что на сцене стоит та самая Катя, его Катя, Катя Лазарева. От волнения он вцепился в подлокотники кресла так, что побелели костяшки пальцев. Этому невозможно было поверить! Как она, его Катя, так внезапно исчезнувшая, очутилась в Нью-Йорке?
— Это же она, — прошептал он.
— Что ты сказал? — переспросил Виктор, услышав шепот.
— Витька, ты ничего не понимаешь! Это же Катя! — заорал Константин по-русски, да так громко, что сидящие рядом засверлили его подозрительными взглядами, один даже вежливо спросил по-английски, не требуется ли этому молодому человеку помощь. Если требуется, то он может позвонить по мобильнику, куда надо.
— Катя? Какая еще Катя? — недоуменно забормотал Витька. — Погоди… Катька? Здесь? — понял он. — А ведь точно, Катька! — в восторге завопил он по-русски, так что сидящие рядом на этот раз убедились в том, что среди них находятся двое буйных сумасшедших. — Слушай, ты гений! Теперь-то мы без труда заключим с ней договор. Неужели она откажет своим бывшим однокурсникам? Ну, надо же! Катька! Ей-богу Катька!
— Подожди, — Константин покрутил головой, как если бы пытался вникнуть в бред больного, — ты что, ничего не понимаешь? Это же Катя! Моя Катя! Здесь, в Нью-Йорке, поет! Моя Катя, понимаешь или нет?
— Ну да, Катя, — все еще недоумевая, повторил Виктор. — Твоя Катя. Твоя… ах, черт возьми! Да какая же она твоя, если она? И ты… — Виктор беспорядочно замахал руками, слов у него уже не нашлось. — Ведь ты и Анжелика, а она и Стэнли, — смог он еще выдавить из себя, но тут его словарный запас иссяк окончательно. На такие случаи приличных слов Виктор не держал, а неприличные, учитывая ситуацию, были бы сейчас совершенно не к месту.