— Простите, — не понял Константин.
Женщина в белом халате недоуменно похлопала накладными ресницами.
— Что, теперь после каждой ссоры ей уколы делать, что ли? Вы бы уж все-таки, раз женились на ней, так берегли бы, что ли? А то из-за ваших ссор потом и дети ненормальные рождаются. Вы наорете, вам легче, а все на ней отражается.
До Константина дошло — его принимают за мужа Кати.
— Ее муж, скорее всего, погиб во время сегодняшнего теракта. У него офис во Всемирном торговом центре, — сухо сказал он.
— А-а-а, — врач снова похлопала накладными ресницами. — Она что, американка, что ли?
— Нет, русская. Катя Спрингс, слышали, может быть? Певица.
— Спрингс, Брингс, откуда мне ее знать? Но раз певица и муж американец, то вызывайте, наверное, психотерапевта, — ни к селу ни к городу заключила врач, как будто в ее представлении все певцы и тем более американцы поголовно нуждались в услугах психотерапевтов. — Я сейчас дам вам один адресок. К нему направьте, хороший специалист.
И стала рыться в сумочке, где среди бумаг и всяких медицинских причиндалов лежала куча косметики.
— Ай, ноготь сломала! — вдруг вскрикнула она. Ногти у нее были такой длины, что могли бы сломаться и от порыва ветра, не то что от поиска бумаги и карандаша.
Преспокойно вытащив из сумочки пилочку для ногтей, врачиха занялась сломанным ногтем. Она стачивала его с превеликим старанием, даже сотой доли которого не прикладывала, общаясь с пациентами.
— Ну, что вы ждете? — недоуменно спросила женщина Константина, который глядел на нее широко раскрытыми глазами, удивляясь такой нравственной глухоте. — Ах, да! Какие же вы нетерпеливые! Сейчас запишу.
Со вздохом сожаления бросив Пилку в сумочку, дама, найдя-таки кусок бумаги и огрызок карандаша, нацарапала какую-то фамилию и телефон.
— Вот, — сказала она. — Ну, ладно, я пошла.
Врачиха преспокойно достала из сумки пудреницу, провела пуховкой по носу-пуговке и неторопливо направилась к лифту, колыхаясь на каждом шагу.
Пришедший в себя Константин догнал ее в тот момент, когда она, войдя в лифт, нажала кнопку «первый этаж». Он поспешно подставил ногу, не давая закрыться дверцам лифта.
— И что теперь делать?
— А что делать? — переспросила она удивленно. — Сидеть с ней, следить, чтобы с собой чего-нибудь не натворила. А то мало ли, что ей в голову придет.
То, что в этот момент пришло в голову Константину, врач, к счастью, никогда так и не узнала. Он чувствовал, что с большим удовольствием бы заехал этой наглой бабе, явно исповедующей философию пофигизма, кулаком между глаз, но сумел сдержать себя и позволил ей спуститься в лифте без приключений.
— Damn fool! — проворчал Рей после того, как Константин пересказал ему разговор с врачом. — У вас что, все врачи такие?
— Надеюсь, что этот окажется другим, — заметил Константин, пытаясь разобрать фамилию, нацарапанную корявым почерком. — Я сейчас быстро свяжусь с ним и посижу с Катей, а ты пока позвони в Нью-Йорк, запроси информацию, какую, сам понимаешь. Может, он и жив.
— Хорошо, — ответил Рей.
— Бедная, — сказал Константин. — А если он погиб? Как же тогда ей это сказать? Она же сама себе не простит того, что случилось.
Рей растерянно развел руками.
Сначала было темно. Просто темнота, и больше ничего. Катя почти обрадовалась этой темноте. Наверное, она умерла, и все закончилось. И ничего, может быть, и не было.
— Нет, тебе это только кажется, — сказал ГОЛОС. — Ты жива, а я — нет.
Конечно, это Стэнли. Стэнли разговаривает сейчас с ней. Только что он говорит? Непонятно, что?
— Не делай поспешных выводов. Разложи всю ситуацию по полочкам и подумай как следует. Ты увидишь, что все гораздо проще, чем тебе кажется. Просто ты изменила мне.
Нет, Стэнли, этого не было. Я очень люблю тебя.
— Я очень люблю тебя, — это уже голос Кости. — Думаешь, что все хорошо, а потом вдруг оказываешься лицом к лицу с чем-то страшным, совершенно один и беззащитен.
Один и беззащитен, один и беззащитен, один и беззащитен. Эти слова так и вертятся в голове. Почему она не может их забыть? Стэнли погиб, она знает, что погиб. Если бы он был жив, то позвонил бы. Он ведь знает номер ее телефона.
А это что? Это она стоит на сцене и поет. Что поет? Что-то про разбитые объятья. Или разбитое стекло? Она не помнит. На ней сиреневое платье. Она знает, это то самое платье, в каком она была на выпускном. Она не хочет петь в нем. Но все сидят в зале и хлопают: и Сергей, которого все называют Сапог, и Верка Былинкина, и Галина Еремеевна. А в первом ряду — ну конечно же, Анжелика. Ее рыжие волосы распущены по плечам, она злорадно улыбается, а потом говорит — и громкие аплодисменты не заглушают ее слова: