- Он и так говорит слишком много! - рыдая, сказала вдова.
- Клянусь, источник этих слез мне так же неведом, как истоки Нила, продолжал Джордж. - И если бы вот этот портрет моего отца вдруг начал плакать, отчие слезы удивили бы меня лишь немногим меньше. Что я сказал такого? Упомянул про ленты! Неужели в них крылась отравленная булавка, поразившая сердце моей матери по вине какой-нибудь негодной лондонской швеи? Я только выразил желание носить эти восхитительные путы до конца моих дней. - И он изящно повернулся на высоких красных каблуках.
- Джордж Уорингтон, какой это дьявольский танец ты танцуешь? - спросил Гарри, который любил мать, любил мистера Вашингтона, но больше всех на свете любил своего брата и преклонялся перед ним.
- Мое дорогое дитя, ты ничего не понимаешь в танцах - ведь изящные искусства тебя не влекут, и из спинета ты способен извлечь ровно столько же гармонии, сколько из головы убитого кабана, если будешь дергать его за ухо. Природа предназначила тебя для бурь - я имею в виду военные бури, полковник Джордж, а не те, с которыми встретился семидесятичетырехпушечный фрегат, доставивший в устье нашей реки мистера Брэддока. Его превосходительство также человек, Доблестно подвизающийся и на полях войны, и на полях охоты. Я же - неженка, как я уже имел честь вам объяснить.
- Ничего подобного! Ты ведь побил этого силача из Мэриленда, который был вдвое тяжелее тебя, - перебил его Гарри.
- Не по доброй воле, Гарри. Tupto, мой милый, или же tupto-mai {Бью, являюсь битым (древнегреч.).}, как было хорошо известно твоему заду, когда мы учились. Но у меня робкий характер, и я никогда не подниму руку, чтобы нажать курок или дать пощечину - нет-нет, только чтобы сорвать розу. - Тут он наклонился и стал теребить одну из ярко-розовых лент на платье госпожи Эсмонд. - Я ненавижу охоту, которую любите вы с полковником, и не хочу убивать живое существо, ни индюка, ни полевой мыши, ни вола, ни осла и никакую другую тварь с ушами. Как прелестно напудрены букли мистера Вашингтона!
Полковник милиции, которого эти речи сначала оскорбляли, а потом привели в полное недоумение, выпил немного яблочного пунша из большой фарфоровой чаши, которая, по виргинскому обычаю, всегда ожидала гостей в Каслвуде, и, чтобы совсем остыть, начал величественно прохаживаться по балкону.
Мать, вновь почти примиренная со своим первенцем и успокоившаяся, взяла обоих сыновей за руки, а Джордж положил свободную руку на плечо Гарри.
- Послушай, Джордж, я хочу сказать тебе одну вещь, - воскликнул тот взволнованно.
- Хоть двадцать, дон Энрико, - ответил его брат.
- Если ты не любишь охоту... и все прочее, и не хочешь убивать дичь, потому что ты умнее меня, так почему бы тебе не остаться дома и не отпустить меня с полковником Джорджем и мистером Брэддоком? Вот что я хотел тебе сказать, - выпалил Гарри единым духом.
Вдова в волнении переводила взгляд с темноволосого юноши на белокурого, не зная, с кем из них ей было бы легче расстаться.
- Честь требует, чтобы кто-нибудь из нашей семьи отправился в этот поход, и раз мое имя стоит в ней под номером первым, номер первый и отправится, - объявил Джордж.
- Так я и думал! - пробормотал бедный Гарри.
- Один из нас должен остаться дома, иначе кто же позаботится о матушке? Мы не имеем права допустить, чтобы нас обоих скальпировали индейцы или превратили во фрикасе французы.
- Превратили во фрикасе французы?! - вскричал Гарри. - Превратили во фрикасе лучших солдат в мире? Англичан? Хотел бы я видеть, как это французы сделают из них фрикасе! Какую трепку вы им зададите! - И храбрый юноша тяжело вздохнул при мысли, что ему не придется участвовать в этой забаве.
Джордж сел за клавесин и, аккомпанируя себе, запел: "Malbrook s'en va t'en guerre. Mironton, mironton, miron-taine" {"Мальбрук в поход собрался, миронтон, миронтон, миронтэ-не" (франц.).}, - и при этих звуках мистер Вашингтон вернулся с балкона в комнату.
- Я играю "Боже, храни короля", полковник, в честь будущего похода.
- Я никогда не знаю, шутите вы или говорите серьезно, - ответил простодушный джентльмен. - Но разве это тот мотив?
Джордж принялся наигрывать на своем клавесине всяческие вариации, а их гость смотрел на него и, быть может, в душе удивлялся, что молодой человек из такой семьи предается этому дамскому развлечению. Затем полковник вынул часы, сказал, что карета его превосходительства прибудет с минуты на минуту, и попросил разрешения удалиться к себе в комнату, чтобы привести себя в порядок и явиться перед гостями ее милости в подобающем виде.
- Полковник Вашингтон прекрасно знает дорогу к себе в комнату, - бросил через плечо Джордж от клавесина и даже не подумал встать.
- В таком случае я сама провожу полковника, - в страшном гневе воскликнула вдова и выплыла из комнаты в сопровождении взбешенного и растерявшегося полковника, а Джордж продолжал барабанить по клавишам. Ее самолюбивый гость чувствовал себя оскорбленным, хотя сам не понимал, чем именно, он не находил слов от возмущения, и его душила ярость.
Гарри Уорингтон заметил состояние их друга.
- Во имя всего святого, Джордж, что это значит? Почему ему нельзя поцеловать ей руку? (Пока госпожа Эсмонд беседовала с полковником на лужайке, Джордж позвал брата из библиотеки именно для того, чтобы он мог увидеть эту безобидную любезность.) Ну, что тут такого? Простая вежливость.
- Простая вежливость? - взвизгнул Джордж. - Посмотри вот на это, Хел. Это тоже простая вежливость? - И он протянул младшему брату злополучный листок, над которым провел немало времени в тяжких раздумьях. Это был только отрывок, но смысл его был, однако, ясен:
"...старше меня, но ведь и я старше своих лет, а к тому же, как тебе известно, дорогой брат, всегда слыл серьезным человеком. Всем детям необходим отцовский надзор, и двое ее детей, надеюсь, найдут во мне доброго друга и опекуна".
- Друга и опекуна, будь он проклят! - крикнул Джордж, сжимая кулаки, а его брат продолжал читать:
"...лестное предложение, сделанное мне генералом Брэддоком, разумеется, вынуждает меня отложить это до окончания кампании. Когда мы зададим французам достаточную таску, я вернусь отдыхать в моем вертограде в тепи моей смоковницы".
- Он подразумевает Каслвуд - вот его вертоград! - вновь перебил Джордж, грозя кулаком виноградным лозам на залитой солнцем стене за окном.
"...в тени моей смоковницы, где я надеюсь без промедления представить своего милого брата его новой невестке. У нее очень красивое имя, а именно..."
На этом письмо обрывалось.