— "Ферула" значит "линейка", — сказал Джордж, глядя на Гарри.
— Линейка! — повторил Гарри и поднес руку ко лбу над глазом, к тому самому месту, где чело бедного учителя еще хранило след недавней стычки.
Линейка — ха-ха-ха! Удержаться было невозможно. Мальчики расхохотались. Смешливая миссис Маунтин не замедлила к ним присоединиться, а малютка Фанни, которая всегда вела себя на этой вечерней церемонии очень чинно и тихо, тут весело заворковала и захлопала в ладоши, радуясь общему смеху, хотя и не понимая, чем он вызван.
Это было уже слишком. Мистер Уорд захлопнул лежавшую перед ним книгу, в нескольких сердитых, но выразительных и мужественных словах высказал свое намерение никогда больше не тратить слов в стенах этого дома и покинул Каслвуд, не вызвав ни малейших сожалений у госпожи Эсмонд, которая всего три месяца назад души в нем не чаяла.
Глава VI
Виргинцы отправляются путешествовать
После отбытия ее злополучного духовного наставника и домашнего священника госпожа Эсмонд и ее первенец как будто совсем помирились; однако на Джорджа ссора с матерью, хотя он никогда об этом не говорил, произвела, по-видимому, тягчайшее впечатление, — во всяком случае, вскоре после описанных домашних бурь он заболел лихорадкой и в горячечном бреду раза два пронзительно кричал: "Разбита! Разбита! Она никогда уже не станет целой!" И безмолвный ужас сжимал сердце матери, ни на минуту не отходившей от своего бедного мальчика, который всю ночь беспокойно метался по постели. Перед этим недугом ее искусство оказалось бессильным: Джорджу становилось все хуже, и ему не помогали никакие снадобья из аптечки достойной вдовы, которыми она столь щедро пичкала своих подданных. Бедной женщине пришлось выдержать еще одно унижение, — однажды мистер Демпстер увидел, что вдова на своей лошадке подъезжает к его дверям. Она прискакала в метель, чтобы умолять его прийти на помощь ее бедному мальчику.
— Я перешагну через свою обиду, сударыня, — сказал он, — как вы перешагнули через свою гордость. Дай бог, чтобы я не опоздал помочь моему милому ученику!
Он сложил в сумку ланцет и весь небольшой запас имевшихся у него лекарств, кликнул своего единственного слугу — мальчика-негра, запер свою хижину и возвратился в Каслвуд. В эту ночь, как и в последующие дни, не раз казалось, что бедняжка Гарри вот-вот станет наследником Каслвуда, однако искусство мистера Демпстера победило лихорадку, приступы постепенно стали слабеть, и Джордж почти совсем поправился. Ему была предписана перемена воздуха, рекомендована даже поездка в Англию, но тут пришлось вспомнить, что вдова рассорилась с английской родней своих сыновей — из-за собственной вспыльчивости, как она теперь с раскаянием признала. Поэтому было решено, что юные джентльмены совершат путешествие по востоку и северу страны, и вот в сопровождении мистера Демпстера, снова ставшего их гувернером, и двух слуг они отбыли в Нью-Йорк, а оттуда по прекрасному Гудзону добрались до Олбани, где их принимали самые видные семьи колонии, а затем посетили французские провинции, где встретили самый радушный прием благодаря лестным рекомендательным письмам. Гарри ходил на охоту с индейцами, добывал меха и стрелял медведей, а Джордж, никогда не любивший подобных развлечений и к тому же еще не совсем оправившийся после своей болезни, стал любимцем французских дам, которые редко встречали молодых англичан, столь бегло говоривших по-французски. И Джордж так усовершенствовался в произношении, что теперь легко мог бы сойти за француза. Все соглашались, что он настоящий красавец. Менуэт он танцевал с чрезвычайным изяществом. Он сразу же запоминал модные песни и романсы, только что привезенные из Франции, и превосходно играл их на скрипке — и не пел лишь потому, что как раз в это время у него ломался голос, переходя из дисканта в бас; в довершение всего, к величайшей зависти бедняги Гарри, как раз тогда отправившегося на медвежью охоту, он дрался на дуэли с юным прапорщиком Овернского полка шевалье де ла Жаботьером, которому проколол плечо, после чего они поклялись в вечной дружбе. Мадам де Муши, супруга суперинтенданта, сказала, что счастлива пять, имеющая такого сына, н написала госпоже Эсмонд весьма малое письмо, восхваляя поведение мистера Джорджа. Боюсь, мистер Уитфилд был бы не слишком доволен, знай он, в какой восторг привела вдову доблесть Джорджа,
Когда по истечении десяти восхитительных месяцев близнецы вернулись домой, их мать была поражена, увидев, насколько они выросли и повзрослели. Особенно вытянулся Джордж — он был теперь одного роста со своим младшим братом. Когда они пудрили волосы, их невозможно было отличить друг от друга, но простота деревенского обихода позволяла пренебрегать этой сложной процедурой, и наша юные джентльмены обычно не прибегали к пудре, а только подвязывали лентой свои волосы — Джордж иссиня-черные, а Гарри белокурые.
Читатель, по доброте своей ознакомившийся с первыми страницами безыскусственной биографии мистера Джорджа Эсмонда, несомненно, заметил, что этот молодой человек был по натуре ревнив и мятежен, великодушен, кроток и не способен на ложь; однако, слишком благородный, чтобы мстить, он тем не менее не умел забывать причиненные ему обиды. Отправляясь путешествовать, Джордж не питал особо добрых чувств к некоему достойному джентльмену, чье имя впоследствии стало одним из самых знаменитых в мире; и когда он вернулся, его мнение о друге его матери я деда ни на йоту не изменилось. Мистер Вашингтон, в то время едва достигший совершеннолетия, казался, да и ощущал себя много старше своего возраста. Его поведение неизменно отличалось необычайной простотой и серьезностью — он с самых юных лет управлял делами своей матери и всей семьи и пользовался среди соседей-помещиков уважением, какое нелегко было бы заслужить человеку и вдвое старше.
Миссис Маунтин, подруга и компаньонка госпожи Эсмонд, нежно любившая и обоих мальчиков, и свою покровительницу,, несмотря на достоянные ссоры с этой последней и ежедневные угрозы в скором времени покинуть ее кров, обладала незаурядным эпистолярным талантом и писала близнецам во время их странствий очень забавные и интересные письма. Туе следует упомянуть, что миссис Маунтин тоже была ревнивой натурой, а кроме того — великой свахой, а потому воображала, будто все питают намерение сочетаться браком со всеми остальными. Стоило приехать в Каслвуд неженатому мужчине, и Маунтин уже приписывала ему матримониальные замыслы в отношении хозяйки дома. Она твердо верила, что гнусный мистер Уорд пытался ухаживать за вдовой, и не сомневалась, что он ей нравится. Она знала, что мистер Вашингтон собирается жениться, была убеждена, что столь практичный молодой человек будет подыскивать себе богатую невесту. Ну, а разница в возрасте, так пусть майор (он был майором милиции) и моложе госпожи Эсмонд на пятнадцать лет — что из того? Ведь в их семье подобные браки — не редкость; на сколько лет миледи, ее матушка, была старше полковника, когда выходила за него? Когда стала его женой и так ревновала бедного полковника, что ни на шаг его от себя не отпускала! Бедный, бедный полковник! После смерти жены он тут же очутился под башмаком дочки. А она, по примеру матушки, конечно, снова выйдет замуж, можете не сомневаться. Госпожа Эсмонд была сущей пигалицей — менее пяти футов росту на самых высоких каблуках и с самой высокой прической, а мистер Вашингтон ростом был в добрых шесть футов два дюйма и широкоплеч. Высокие же и широкоплечие мужчины всегда женятся на пигалицах; откуда следовало, что мистер Вашингтон обязательно должен иметь виды на вдову. Что могло быть логичнее такого вывода?
Она сообщила эти мудрые заключения своему мальчику (как она называла Джорджа), а он просил ее во имя всего святого не давать воли языку. Это она сделать может, отвечала миссис Маунтин, но вот держать всегда закрытыми глаза ей никак не удастся; после чего она принялась описывать сотни всяких случаев, которые произошли за время его отсутствия и, как ей казалось, подтверждали ее правоту. Сообщила ли Маунтин свои милые подозрения его брату, сурово спросил Джордж. Нет. Ведь ее мальчик — Джордж, а Гарри мальчик своей матери.