Но ведь это Маунтин, — у нее всегда на уме свадьбы! Стоит только молодому человеку и девушке сесть вдвоем за карты или за чайный столик, как ей уже мнится, что они связаны нерасторжимыми узами. И, конечно, это она глупая болтушка — распустила слухи насчет несчастной индианки. Однако госпожа Эсмонд беспощадно высмеяла его преподобие Стэка, когда он заявился к ней с этими сплетнями, и сказала: "С таким же успехом я могу поверить, что мистер Эсмонд украл серебряные ложечки или надумал жениться на негритянке-судомойке". Но хотя госпожа Эсмонд с презрением отвергла выдвинутое против бедняжки Лани обвинение, и даже благодарила ее за проявленную ею заботу о Джордже во время его болезни, тем не менее она столь высокомерно держала себя с этой несчастной, что та затаилась в людской и пыталась утопить свою тоску в вине. Словом, два месяца, проведенных Джорджем дома, выглядели в его описании довольно безрадостно.
— Право первородства принадлежит мне, Гарри, — сказал он, — но любимчиком остаешься ты, и да поможет мне бог! И наша матушка, сдается мне, даже имеет на меня зуб за это. Как посмел я совершить этот pas {Шаг (франц.).} — опередить вашу милость при появлении на свет! Будь ты старшим сыном, к твоим услугам был бы лучший винный погреб и лучшая кобыла и ты, несомненно, сделался бы самым популярным человеком во всей округе, в то время как я совершенно не умею располагать к себе людей и даже отпугиваю их своим угрюмым видом; я должен был бы родиться вторым и стать стряпчим или отправиться в Англию, завершить там свое образование, возвратиться на родину пастором и читать благодарственные молитвы за столом вашей милости. Распалась связь времен. Почто же я скрепить ее рожден!
— Да ты, никак, говоришь стихами, Джордж! Ей-же-ей, ты говоришь стихами! — воскликнул Гарри.
— Боюсь, мой милый, что эти стихи уже произнес до меня кто-то другой, с улыбкой отвечал Джордж.
— Ну да, это из какой-нибудь твоей книжки. Честное слово, мне кажется, ты прочел все книги на свете до единой! — заявил Гарри и тут же рассказал брату, как ему довелось увидеть двух писателей в Танбридже и как он снял перед ними шляпу. — Не потому, что я так уж люблю их книги, — для этого я, пожалуй, недостаточно умен. Но я вдруг вспомнил, как мой дорогой старина Джордж не раз говорил мне про них, — сказал Гарри дрогнувшим голосом, — вот почему мне было так приятно увидеть этих господ. Ах, братец, это прямо как в сказке — вот гляжу на тебя, и не верится, что это ты. Как подумаю, что нож кровожадного индейца был занесен над головой моего Джорджа! Хотелось бы мне отблагодарить чем-нибудь мосье де Флорака, который спас тебе жизнь… да только нет у меня ничего, кроме моих золотых пряжек для панталон, а они стоят не больше двух гиней.
— Ты имеешь ровно половину того, что имею я, друг мой, и мы разделим все поровну, как только я расплачусь с французом, — сказал Джордж.
Тут Гарри, не зная, как выразить свою пылкую радость и любовь к брату, разразился не только словами благодарности, но начал клясться, что нет и не было на земле второго такого брата, как его Джордж. Все эти дни после возвращения брата он не сводил со своего Джорджа глаз; когда они сидели вместе за столом, он вдруг откладывал в сторону нож, или вилку, или газету и заливался беспричинным смехом от переполнявшей его радости. Прогуливаясь с Джорджем в Хайд-парке или по Пэл-Мэл, он поглядывал вокруг, как бы говоря: "Взгляните, господа! Это он. Это мой брат, который был мертв, а теперь воскрес! Может ли хоть один человек во всем христианском мире похвалиться таким братом, как мой?"
И, конечно, Гарри тоже считал, что Джордж должен выплатить наследникам Мюзо обещанный выкуп. Это обещание было причиной многих неприятностей, которые Джорджу пришлось претерпеть в отчем доме. Мюзо умер, — с большой горячностью и немалым раздражением твердила госпожа Эсмонд, — и, следовательно, сделка сама собой распалась, и сын ее свободен от данного им слова. К тому же человек этот, если на то пошло, был мошенник. Она не желает вознаграждать беззаконие. Мистер Эсмонд получил небольшое независимое состояние после смерти своего отца и может промотать его, если ему угодно. Он ужа совершеннолетний, и деньги находятся в его распоряжении, но она не желает потакать подобной расточительности. Подумать только: подарить двенадцать тысяч ливров кучке каких-то крестьян в Нормандии (которые, кстати сказать, находятся с нами в состоянии войны), чтобы все эти деньги перешли, в чем можно не сомневаться, в карманы католических попов и папы Римского. Нет, она не может поощрять столь богопротивных поступков, и если Джордж хочет бросить на ветер отцовские деньги (кстати, надо заметить, что прежде он никогда не проявлял такого безрассудства и решительно отказывался истратить хоть пенни, когда этого требовали интересы Гарри!), повторяю, если он хочет бросить их на ветер, почему бы не отдать их тому, кто одной с ним плоти и крови, почему бы не отдать их бедному Гарри, столь внезапно лишившемуся наследства, вместо того чтобы оделять ими кучку французских крестьян, околпаченных попами-католиками?
Этот спор между матерью и сыном бушевал в течение всех последних дней, проведенных Джорджем дома. Он так и остался неразрешенным. В день отъезда Джорджа госпожа Эсмонд после бессонной ночи подошла утром к постели сына и спросила, по-прежнему ли упорствует он в своем намерении пустить по ветру доставшиеся ему от отца деньги. Растерянный, огорченный до глубины души, Джордж отвечал, что он дал слово и должен поступить так, как повелевает ему честь. Мать сказала, что будет молить господа, дабы он смягчил его черствое сердце, а ей дал силы нести свой тяжкий крест. Она так и осталась в памяти Джорджа: бледное лицо, сухие воспаленные глаза. Помедлив еще секунду у его постели, она повернулась и вышла из комнаты.
— Где обучился ты искусству привлекать к себе все сердца, Гарри? продолжал Джордж. — И как это у тебя получается, что все сразу становятся твоими друзьями? Преподай мне хотя бы несколько уроков, как завоевывать популярность. Впрочем, нет, едва ли я ими воспользуюсь. Когда мне становится известно, что я кое-кому не по душе, меня это не гневит, а скорее доставляет удовольствие. Поначалу мистер Эсмонд-Уорингтон — единственный спасшийся из плена после разгрома армии Брэддока, тяжело раненный, претерпевший уйму злоключений и невзгод, стал на какой-то срок всеобщим любимцем в своем родном городке Ричмонде и был обласкан и на официальных приемах, и в частных домах. Священник посвятил моему чудесному избавлению проповедь, соседи приезжали засвидетельствовать свое почтение спасенному из плена; закладывался семейный экипаж, и мы с госпожой Эсмонд отправлялись отдавать визиты. Мне кажется, какие-то славные малютки были даже не прочь поймать меня в сети. Однако матушка сразу это пресекла, отпугнув всех своим необычайным высокомерием, и моя популярность уже начала идти не убыль еще до того, как произошло некое событие, нанесшее ей роковой удар. Для общества наших офицеров мне не хватало веселости и легкомыслия, к тому же я не испытывал пристрастия к их пирушкам, игре в кости и сквернословию. Саркастический склад моего ума не нравился дамам. На меня же их чаепития со злословием действовали не менее отупляюще, чем похвальба мужчин и вечные их разговоры о лошадях. Не могу тебе передать, Гарри, как одиноко было мне там среди всех этих сплетен и вздорных перебранок, и я не раз с сожалением вспоминал свой плен, где так свободно текли мои думы в одиночестве и тишине. Должно быть, я слишком замкнут. Я могу делиться своими мыслями лишь с очень немногими людьми. С другими же я молчу. Когда мы с тобой оба жили дома, ты один болтал за столом и время от времени вызывал улыбку на устах матушки. Когда же мы с ней оставались наедине, нам не о чем было говорить, разве что между нами возникал спор по правовым или богословским вопросам.