У него ничего нет. Место в бараке и одежда, вот и все. Как и у других, впрочем, но маленькая тайна позволяла…
Ну, скажем, не перегнуться через перила, стоя на крыше дворца Гвендолин. Или не коснуться заголенного провода.
Если ты — последний из последних, нужно цепляться. За нечто нематериальное, ведь материальное не дадут, отберут, сломают.
Доминика слегка тошнило. Словно забрались в горло грязными, пахнущими тухлой рыбой и канализацией, пальцами. Его унижали, издевались всю жизнь, он привык…ко всему, кроме боли можно привыкнуть, да?
Или есть что-то хуже боли?
— Отпустите меня, — говорил он, зная, что хуже всего.
Он предаст и самого себя. В конечном итоге, подчинится. Откажется — элитник убьет его, элитники не привыкли к ослушанию, но…
Да глупости. Сколько угодно можно рассуждать: лучше быть техником и не дожить до тридцати пяти, лучше пообниматься с 1000-вольтовым кабелем; не-жить, но не позволить в который раз потрошить заживо.
Не сможет.
'Я и правда ничтожество', подумал Доминик.
— Можешь отказаться, — внезапно проговорил Натанэль, глухо и шершаво, похоже на рычание, — И обречь нас всех. Или спасти.
Камилл страдальчески поморщился. Нашел Натанэль, чем пронять! Доминику плевать на 'всех', и не без оснований. Вон, маленький извращенец Эдвин с бандой чего стоят!
Натанэль говорил, что среди 'выкидышей' принято держаться стаей. Взаимовыручка и далее по списку.
Но в нормальном мире предпочтительнее заботиться о личной заднице. Она как-то ближе.
Проще ему по морде дать, дабы выбить откуда-то прорезавшуюся дурь и упрямство. Доминик отступил от наклонившегося к нему элитника. Беспомощно озирался, ровное жужжание аппаратуры медблока оттеняло паузу до полной невыносимости.
С рождения в нем жила мелодия, он слышал ее всегда. Когда засыпал и просыпался. В редкие часы покоя и в круговерти побегов, издевательств и отчаяния. Мелодия спасала. Мелодия была его душой.
Откуда взялась — неизвестно, но кто спрашивает паспорт у маленьких тайн?
Он запел.
Камилл и Натанэль сначала переглянулись, потом узкие губы техника сложились в довольную ухмылку.
'Я же говорил'.
То, что надо. Высокий чистый голос, и впрямь более похожий на голос женщины; неудивительно, что его потребовала Себе Королева.
— Госпожа будет рада, — прервал Доминика Камилл. — Веди его к ней.
*
В анфиладах покоев госпожи бил в глаза свет. Свет и роскошь. Доминик зажмурился — игра многотысячно отраженных в зеркалах и хрустале всполохов огня резала глаза; если бы не Натанэль, он бы заблудился. Слишком ярко — хуже темноты. Еще Доминик понимал: вот это — роскошь, но ярлык был условным. Планета круглая, а здесь — роскошь. Личным опытом не подкреплялось. Он верил.
Ему хотелось замедлить шаг, коснуться пальцами пушистых ковров, лепных украшений на стенах, подойти ближе и рассмотреть картины на стенах и обитые чем-то карамельно-коричневым стены.
Но Натанэль не давал передохнуть, Доминик едва поспевал за длинноногим элитником, приходилось бежать.
Что происходит? Зачем?
Ответов не было, и не хотелось загадывать. Страшно.
Натанэль остановился у прямоугольной деревянной двери. Доминик потянулся, чтобы коснуться 'настоящего дерева', но Натанэль дернул его за руку:
— Это покои госпожи.
Вполне достаточно, чтобы присмиреть.
Двери открылись самостоятельно.
Внутри царил полумрак, пахло кисло-сладким, похожим на вишню дымом слабонаркотических сигарет. Густо-коричневые тона и бархат заполняли комнату уютом; Доминик подумал об укрытии… ну или норе. Здесь идеально прятаться.
Глупая мысль. От кого прятаться госпоже?!
Вздернулись бамбуковые татами. Натанэля и его 'добычу' приглашали в святая святых, и когда Доминик увидел госпожу, неприступную, загадочную до мифичности — тысячи рабов его уровня проживали всю жизнь, ни разу не узрев вживую своей хозяйки, — он растерялся. Настолько, что поначалу даже не спрятал удивленного взгляда.
Это — госпожа?
Какая она…маленькая, думал он, вместо подобающего в данном случае благоговения губы щекотала улыбка, пришлось больно прикусить язык. Маленькая и забавная. Вот они какие, женщины. Хозяйки.
Вот она — Гвендолин, член Сената, одна из Двадцати Высших. Владелица сотен рабов и дома-дворца.
Скользнуло нечто контрастно-рыжее, цвета политого кровью апельсина. Ящерица! — сообразил Доминик. Дернулся, но Натанэль сдавил его плечо.
— Она на цепи, — шепнул элитник.