Альтаир вскинул голову назад. Снова расхохотался.
Доминик стоял, полуотвернувшись. Слова царапали, точно горячий воздух. Действительно… он слыхал о контрабандистах давно, но ни разу не приходило в голову сбежать самому.
Им с Тео хорошо и здесь. Когда-то он мечтал всего-навсего о покое; он обрел любовь и мирное счастье. Свобода — словно привидение в старом замке, гремит цепями и будоражит, но никто не сталкивался воочию.
Зачем?
Нет, Доминик не бунтарь.
— Эй, — Альтаир развернул его к себе, — извини. Я не хотел тебя обидеть. Признаться, я действительно вел себя как последняя сволочь. Ты отличный парень, правда. Спасибо тебе за все.
— Ты еще здесь, — напомнил Доминик, — не сбежал.
— В любом случае. За то, что уже сделал. А я сбегу, вот увидишь… главное отвлеки какую-нибудь дочь Королевы на ближайшей мессе.
— Не понадобится отвлекать, — усмехнулся Доминик. Дочери внимали певчим с тем же благоговением, что и Королева. Жаль, Альтаиру не понять…
Он отодвинулся к потайному ходу:
— Я пойду, Альтаир. Этот воздух причиняет боль.
'И не один он', добавил мысленно.
— До свидания. Я сделаю, что смогу.
*
План был прост, не слишком продуман, но другого не приходило в голову; более элегантные и изощренные пусть остаются профессионалам. Собственный недо-побег Доминика произошел спонтанно, выдуманный для Альтаира — висел на волоске и шит белыми нитками. Довольствуйся малым.
Он вызвал Альтаира и, прикрыв глаза, разъяснил, что им следует сделать.
— Тебе нужен мувер и деньги. И покинуть Башню хотя бы с минимальной гарантией безопасности, — Доминик кривовато усмехнулся, вспомнив закованных в бронзу, точно средневековые рыцари-крестоносцы, гвардианов. Доминик предпочитал думать о них как о людях, но уверен не был: двухметровые создание скорее ассоциировались с бронированными машинами, танками в форме гуманоида. — Я не знаю потайных ходов… возможно, кто-нибудь… но не я.
— Предлагаешь ломиться наудачу? — фыркнул Альтаир. На языке висела колкость, однако он сдержался. Рвение третьесортника помочь (без всякой для себя выгоды!) — неразгаданный парадокс; Альтаир не желал рисковать.
— Нет. Я буду твоим заложником.
Альтаир дернул себя за мочку уха. Ослышался? Жертвенность третьесортника… Доминика не поддается элементарному разуму. Альтаир забыл закрыть рот, так и стоял, напоминая голодного птенца.
— Не надо так смотреть, — Доминик морщился, словно от зубной боли; идея не нравилась, храбрецом его назвать трудно, а риск огромный… но желание 'пусть все закончится, пусть Альтаир уйдет, исчезнет, и моя вина будет искуплена' — сильнее.
Он мог бы поговорить с Теодором — тем более, тот уже неделю вьется вокруг точно доктор вокруг смертельно больного, разве не предлагает закутаться в теплый шарф и сидеть дома; Теодор убедил бы — нет никакой вины, Доминик никому ничего не должен. Обозвал бы Альтаира сволочью и эгоистом, разложил по полочкам. Теодор все знает, Теодор спокойный, разумный и потрясающе правильный. Любовь не мешает служить Королеве. Служба не мешает отдаваться страсти по ночам. Как жаль, что Доминика держат цепи прошлого — изгоя, ничтожества и жертвы.
Таков мой жребий, ответил бы Доминик с почти безразличной обреченностью.
Но если Альтаир исчезнет из их жизни, все изменится. Доминик останется рабом до конца жизни, но рабом Самой Королевы — 'рабом божьим', говорили в старину, и то относилось в равной степени к мусорщикам и полководцам.
Чересчур сложно, чтобы объяснить.
— Не надо на меня так смотреть, — повторил Доминик, — Мне тоже не особенно нравится, но… наименее опасно. Не убьют, пока ты будешь держать меня в заложниках, а когда сбежишь… — он пожал плечами, — Только от тебя зависит, сумеешь ли уйти от погони, ее не избегнуть в любом случае.
— Понятно, — Альтаир мотнул дрэдами. И не сдержался: — А если я тебя придушу… случайно?
Лучше бы промолчал. Взгляд Доминика заставил Альтаира отвернуться. Где-то под кожей закололо нечто до ужаса смахивающее на глас совести, а вот этого зверя Альтаир абсолютно не намеревался заводить. Черви в ранах, и те милее.
— Извини. Дурацкая шутка, — буркнул он.
— В пятницу, — продолжал Доминик. — После мессы. У Королевы будет визитер, одна из дочерей. Тебе нужно схватить меня, пройти мимо гвардианов и открыть мувер. Все.
— Звучит просто, будто конфетку съесть, — снова фыркнул Альтаир.
— Нет. Не просто. Возможно, тебя убьют. Возможно, убьют нас обоих, — голос Доминика дрогнул; он подумал о Тео. Простит ли Тео его, если узнает… или не узнает?
Три дня — оставалось ровно три дня до исполнения плана, и Доминику меньше всего хотелось находиться в обществе Альтаира.
— Вот и все. Ты меня понял?
— Вполне. Я сцапаю тебя и выволоку к муверу мимо гвардианов. Там взламываю мувер и валю ко всем чертям. Ты остаешься здесь эдакой несчастной жертвой и плачешь на плече своего любовника. Хэппи-энд.
— Хэппи-энд.
'Надеюсь', подумал Доминик.
…И пошел отсчет. Три дня — забытье, Доминик не думал о Альтаире, о сумасшедшем и самоубийственном плане; в целой колонии, галактике остались только он и Теодор. Немного смахивало на острую стадию простуды. Горячо и полубессознательно — Доминик ничего не видел, он ощущал и запоминал.
Быть может, его последние дни. Быть может.
Страху места не осталось.
Любовь спокойная внезапно разбила скорлупу и разлилась страстью, стеснительный и осторожный Доминик превратился в Доминика безумного, желающего быть с Теодором, каждую секунду. Перехватывал поцелуи посреди мессы, раздевал в келье и мувере, не отпускал ни на секунду. Теодор удивлялся столь резким переменам, но не заводил разговора, боясь спугнуть Доминика. И тоже чувствовал почти горячечную, болезненную необходимость быть вместе, прикасаться, ласкать. Будто заново открывали друг друга, решаясь на эксперименты, прежде сдерживаемые стыдливостью или предрассудками.
Доминик не подозревал прежде, насколько любит Тео. Сейчас, на пороге неизвестности (смерти, твердило подсознание, и Доминик гнал от себя подобные мысли) — хотелось впитать Тео глазами, пальцами, всем телом. Улыбку и светло-голубые глаза, линяющие в зеленый при искусственном свете. Непокорные, длинные и постоянно рассыпанные волосы. Чуть грубоватую кожу и ранние морщинки вокруг глаз.
Доминик не хотел умирать. Только не теперь. Только не когда он до конца осознал, как ему важен Теодор.
И как он сам важен Теодору.
Забавно — прежде не задумывался. Воспринимал его нежность как покровительство, заботу о дрессированном питомце. Очарованную влюбленность разглядел только теперь — и горько было от того.
На грани. На эшафоте. Не раньше.
Я идиот, думал Доминик. Потом отгонял печаль, словно запивал горькую настойку сладким соком. Шептал Теодору — люблю тебя. Тот отвечал с паузой, будто не веря и не до конца сознавая внезапные перемены. Но светился счастьем — изнутри, счастье было золотистым, как его волосы.
Все будет хорошо. Когда Альтаир уйдет. Альтаир глупец, если принимает поступок Доминика за самопожертвование — на самом деле, отчаянная попытка избавиться от собственного прошлого, словно выжечь змеиный яд из раны.
Прошлого нет.
Доминик держал Теодора за руку и повторял беззвучно — прошлого больше нет.
Я всегда будут таким. Только для тебя — никого не надо больше, никого и не было до, не будет после.
И утыкался лицом в костистые ключицы Теодора, обнимал его, проводил кончиком языка по груди и темно-розовым соскам.