. . .
Тем временем происходит далееследующее в нижеизложенной последовательности: бодрение, умывание, одевание. В дело вступают вериканские мастера-рукомойщики, еженоги-полоскуны, распутывальщики и светлопевцы, конечно же.
Верика берет книгу в руки. Книга совсем легкая, свежая, пахнущая травяными и земляными красками, дрожащая от переполненности чувств и представляющая собой кленовую ладошку в потертом переплете с визой Хопнессы. Сегодня она пылает ярко-желтыми чернилами. Книга демонстративно покрывается мурашками и притягивает к себе салфетку.
– Чей ход? – возникает закономерный вопрос.
Его грозно раскачивающийся ус спиралевидным профилем нависает над съежившейся страницей. Галдеж возобновляется:
– Наш, наш! Давай, двигай на вторую сверху, а то у нее уже косы начинают заплетаться!
Слышен шум передвигаемой писанины и зычные команды.
Всеша называет это «рукопашной живописью». Она учится житию-бытию в настоящей школе, и там один раз в день разбираются в особенностях литературной самодеятельности.
Близится час почтенного собрания…
…повседневные чудеса
Волосы Верики сплетаются в тугой собор. Завершающие детали головного сооружения украшаются фрагментами растительных узоров. На полюсе макушки пробивается коронный элемент – поющий фонтан.
– Ух ты! – слышен из приоткрытой книги возглас довериков.
– Ах ты! – вторят им недоверики.
В эти короткие минуты согласия они непроизвольно забывают о межредакторских распрях.
Пока Верика спускается по лестнице, ее перламутровая кожа приобретает смугловатый оттенок. По ходу дела сосредоточенно изучается утренняя подборка воротничков, и к тому моменту, когда правая нога ступает на коврик рядом со следом левой ноги, Верика уже поправляет кружевные манжеты.
– Э-э-эх! – раздается праздничный выстрел Герральдия.
Часы бьют один раз. В мировом господстве есть много чудесного. Например, утро воскресенья.
. . .
Верика трапезничает с домочадцами. Она делает длинный пуфф и отодвигает от себя обеспудренный творожный кекс:
– Куфно!
Книга читает вслух назидательно:
«Блины из воздухорослей и вотерброды – это очень полезная и питательная пища…»
– А моя снежная пудра еще и вкусная! – уточняет Верика, поглаживая живот и добавляя с некоторой долей раскаяния: – Сладость – моя слабость.
В книге внеочередное замешательство. Птица с хохолком подзадоривает летописцев:
– Строчите, строчите – остроперы!
Доверики и недоверики пишут эту книгу давно и непрерывно, но, пока не найдут согласия, вынуждены постоянно переписывать ее. В этой книге все меняется, но все остается. Иногда кажется, что книга пишется сама собой, но, судя по шуму внутри, там просто что-то переставляется. Часто на порог обложки выносятся корзины с сором, который куда-то бесследно улетучивается. Птица Очевидия в таких случаях обычайно пожимает плечами, дескать:
– Отбросы общества, что с них взять?
В книге тем временем нарастает явное возмущение.
– Будете галдеть, закрою книгу! – напоминает Верика.
Бормотание плавно перетекает в шуршащую возню. Затворившиеся рукописцы, стиснув зубы, с хрустом разминают затекшие кончики перьев.
Близится час перемены обстоятельств…
…осениил осеняющий
Чтобы не было слишком холодно, Верика добавляет золотистый цвет. Чтобы не было слишком жарко, Верика использует небесный цвет. Чтобы не было слишком грязно, Верика применяет чистый цвет. А чтобы было ярче, Верика берет свежую краску.
Но сегодня не требуется ничего поправлять. Сегодня желтое не палит, а голубое не студит. Сегодня день несмешивающихся пигментов, день независимости всех цветов радуги. Белая дуга в небе символизирует единство происхождения.
– Буйствуете? – жизнерадостно спрашивает Верика. – Передавайте поклон водородителям.
В воздухе пахнет сырыми плодоносами, хлебом и свежестью осеннего брода.
Верика дочитывает книгу и неохотно взрослеет. Это ей быстро наскучивает, и вот она уже мчится на прогулку, увлекая за собой погруженную в самосозерцание Евсению. Вынырнутая Всеша жадно хватает ртом воздух на ходу.
В саду под сенью груш, облепленных кудрявыми улитками, восседает взъерошенный Геогриф и непрерывно вертит головой с перьями в волосах. Вокруг него, пыхтя и подпрыгивая, носится игрушечный поезд:
– Ту-ту!
– Ту-ту! – отзывается Геогриф.
В кабине локомотива орудуют Всеша с Верикой и приветственно машут руками.
Близится час везения…
. . .
– Все приготовились? – осведомляется светло-красный кругляшок.
Паровоз медленно трогается. Пузатые бока вздрагивают от щекотливого шипения. Большое сердце набирает обороты:
«Чууух – чууух! Чух-х-х помедленнее-е-е!»
Верика, Всеша и Геогриф едут к водопадам, смотрят в открытое окно и болтают о том о сем:
– А вы видели когда-нибудь огнепады? – возбужденно вопрошает Геогриф.
– Нет! – в унисон отвечают Всеша с Верикой.
– Их нужно смотреть стоя на голове!
– Не лучше ли просто смотреть на огонь, не переворачивая все с ног на голову?
– А ледопады? – не унимается Геогриф. – Замораживающее зрелище!
Прибившийся ветер хватает слова на лету и треплет их с игривым урчанием. Растрепанные буквы улетают в топку паровозика, а из трубы вылетают пончики, бублики и сушки. Верика ловит сушку, бублик и пончик. Пончик вручает Геогрифу, бублик – Всеше, а сушку ест сама. В дороге почему-то всегда веселей с чем нибудь теплым, аппетитным и обязательно круглым. Наверное, потому, что дорога стелется скатертью.
Всеша с бубликом спешивается у взлетной полосы. У нее сегодня факультативные занятия по преодолению незримых препятствий.
Воздухореографика, одним словом.
. . .
Дело в том, что у Геогрифа проклевываются крылья. Сейчас они похожи на ростки карликовой цветной капусты в теплице. Повсюду на спине переплетены миниатюрные стропы и разнокалиберные растяжки. Судя по истерзанной прическе, Геогриф ломает голову над тем, как справиться в походных условиях с возложенной хрупкой ношей. Верика предлагает убрать всю эту путаницу. Достает заячьи ножницы и чик-чикает все эти ниточки с узелками.
Геогриф непроизвольно хлопает высвобожденными крылышками:
– Мне нужен наставник.
– У тебя есть наставник.
Геогриф уже не впервые за это утро потрясен. Его бездонные глаза смотрят на Верику преданным взглядом:
– Неужели?!
– Это не я, – уточняет она, ловко балансируя на поверхности взора.
Неминуемо надвигается сотрясение воздуха. Слезы слепят Геогрифа, он раскатисто чихает:
– То-о-чно! – разносится эхом в горах.
. . .
Сверху заметно, как в некоторых местах земная поверхность сморщилась. «То ли кисло ей, то ли горько?» – размышляет Геогриф. Кое-где в зарослях малютиков виднеются оттиски гигантских чудищ. Вот рядом с остовом головотяпа отпечаталась фигура чернозавра. Они оживленно беседуют, двигая челюстями, отчего сыпучая почва вокруг периодически шевелится.
Верика показывает рукой в сторону высокогорного пика. Там по склону взбираются наверх огромные лохматые пихты. Не доходя до середины, некоторые из них сползают, вяло цепляясь мягкими лапами за лавирующий снег.
– Там-то скоро и состоится моя первая персональная выставка!
– …!!! Выставка чего? – пытается передопонять огорошенный Геогриф.
– Выставка льдин! Видишь то изваяние?
Изумленный Геогриф прослеживает в обзорную раковину за прозрачной пакетообразной глыбой, пытающейся взгромоздиться на подиум с ироническими капителями под сосулистым сводом. Эти места носят звание «градов невозмутимости».
Верика протягивает Геогрифу очки-контрослезы:
– Отличное подснежное приспособление. Когда попадаешь в сияющее облако, глазам своим не веришь.