И пришла первая брачная ночь, и душа Вирлены пела в предвкушении счастья, и даже страх, что Кирияшик разоблачит ее, не мешал этому сладостному предвкушению; и вот молодые остались одни.
Тонкими простынями устлана была широкая постель, и ровно горела свеча, но Кирияшик, смущенный, поспешил задуть ее. В полной темноте Вирлена обвила руками его шею - и услышала, как неровно, испуганно бьется в груди его сердце.
И она излила на него свою нежность - всю огромную, накопившуюся любовь и нежность, и он, кажется, даже испугался. Влажные губы его неловко тыкались ей в лицо, ладони взмокли, и пальцы никак не могли справиться с застежкой собственных штанов:
- Вирлена... - шептал он приглушенно, - я люблю тебя... Я... ты знаешь, я люблю тебя...
Она молча улыбалась в темноте и обнимала его все крепче...
Утром она увидела его лицо - Кирияшик спал на боку, подложив сложенные ладони под пухлую со сна, розовую щеку. Долго, очень долго Вирлена боялась шелохнуться, чтобы не разбудить его; по всей деревне кричали петухи и хлопали калитки - люди брались за дневную работу. Вирлена лежала и думала, что вот она и стала женой любимого, что Кирияшик такой юный, такой нежный и такой целомудренный, и что, по счастью, он так ничего и не понял; она лежала и мечтала о детях, о долгой счастливой жизни - и вместе с тем в глубине души у нее зрело чувство потери.
Но что за тень набежала на это ясное, первое утро? Что потеряла Вирлена, обретя наконец любимого?
Но Кирияшик вдруг заворочался - и, отогнав беспокойство прочь, она ласково поцеловала его в розовую щеку...
...И дни пошли за днями, и двое любили друг друга, и работали, не покладая рук, и почти готов был для них дом, где заведут они свое хозяйство и будут жить долго и счастливо.
Каждую ночь Кирияшик заключал жену в объятья, и восторженные, поспешные ласки его вызывали в ней материнскую нежность - и только. Каждое утро Вирлена улыбалась мужу - а чувство потери росло, как яма под лопатой землекопа, и было это чувство холодно, как могильная земля, и безнадежно, как осенний ливень. А Кирияшик ничего не замечал - слишком наивен, слишком беззаботен был муж, слишком слепо любил он свою молодую жену...
Свекровь ее сушила травы на зиму; однажды, помогая ей вязать и развешивать по углам травяные пучки, Вирлена почувствовала вдруг знакомый, терпкий и горький запах.
"Что с тобой?" - спросила свекровь.
Вирлена молчала, прислонившись к стене и белая, как стена - только сейчас поняла она, что за тоска грызет ее душу.
Долго-долго думала она, и много бессонных ночей провела рядом с посапывающим Кирияшиком; уж и родичи встревожились - щеки ее ввалились, плечи опустились, вся она исхудала, как щепка - уж не больна ли?
И, когда упал первый глубокий снег, Вирлена осознала, что в душе ее совсем не осталось радости - одна огромная потеря, одна тянущая боль и тоска по безвозвратно ушедшему.
И вот мутным, снежным зимним утром Вирлена тихонько встала и отправилась... за озеро, туда, где на опушке леса жил колдун.
Полгода не виделись они; полгода Вирлена старалась все забыть. Теперь нехоженая тропинка завалена была сугробами, и Вирлена увязала в них по колено, и ветер хлестал ей в лицо.
Колдун был дома - отворачивал лопатой снег от крыльца.
- Ого, - сказал он, обернувшись, - редкие гости... Но ты мне не нужна - стало быть, я тебе нужен?
Вирлена остановилась перед ним, ни жива ни мертва. Снегом присыпаны были его черные спутанные волосы, и так же выдавался на лице крючковатый нос, и так же горели угли-глаза. Вирлене показалось, что в морозном воздухе чуть слышно повеяло травами.
- Я пришла, - сказала Вирлена, - потому что не могу больше жить без вас. Возьмите меня или убейте.
Печально усмехнулся колдун:
- Но разве ты не получила свое счастье? Разве твой муж, которого я вызволил, не любит тебя больше жизни? Разве ты сама не готова была умереть, лишь бы вернуть его?
- Да, - сказала Вирлена, - все так. Но горько и тоскливо мне жить на свете, и серо, и пусто, и больше не будет лета - только зима да осень. Плачу я, думая о бедном Кирияшике - но люблю его, как мать, а а не как жена. Не быть нам счастливыми; умоляю, возьмите меня к себе.
Снова усмехнулся колдун, и еще печальнее:
- Разве ты не видишь, что я страшен и уродлив, а твой муж - молод и красив?
- Да, - сказала Вирлена, - но он не может быть таким сильным... и таким нежным, таким ласковым... и таким безжалостным!
Молчал колдун, и глубоко запали его горящие глаза. Снег валил и валил, и все глубже утопала в нем Вирлена.
- Что ж, - сказал наконец колдун. - Твое прозрение запоздало. Ты ушла от меня на рассвете, а я ведь не гнал тебя... Я вернул тебе Кирияшика, как ты хотела. Сейчас ты хочешь наоборот; кто знает, что тебе вздумается завтра? Нет, уходи, ты не нужна мне!
И он вернулся к своей работе.
И Вирлена пошла назад.
Улегся снег, и вышло солнце, и ярким-ярким был новый день. Вот и околица; треглавая осина стояла голая и чуть поскрипывала на морозе ветвями.
...На своих же косах.
Светало. На месте костра осталась только груда угольев.
- Вот так штука, - пробормотал юноша, - ты будто сам был там и все видел...
Обладатель трубки усмехнулся, по своему обыкновению. Седоусый крякнул, в замешательстве потирая затекшую спину:
- Да... Вот это да уж...
Стоял тот самый предрассветный час, когда ночь уже сбежала, а утро еще не вступило в свои права.
- Вот так штука... - снова протянул юноша, - но какая же из этих историй... Я хотел спросить, как оно было на самом деле?