Виршевая поэзия (первая половина XVII века)

Послание к некоему

Слово 1-е.

О человечестем нраве,

живущем добре во христианстей славе.

Еще же о жестости и о немилости, з гордостию

Заношает бо некоего всадника конь своею борзостию
и по случаю вметает в пропасть непроходную,
и паки сопривносит ему беду неизгодную.
Тако же и гордость заносит всякого в пропастный ров,
и не приидет уже таковьш во христианский зов.
Много бо от такова наука смерть случается,
всяко бо творяй злое в муку отсылается.
Потому ж жестокии и немилостивии добро не сотворяют,
но токмо держащим ю адския двери отверзают.
Сложение бо и сочинение зрится двоестрочью,
ничто ж убо божию долготерпению точно.
Бездна же убо есть пред ним нашего согрешения,
паче же бездна его, божия, долготерпения[27].
Ты же, любимый друже, умом своим о сем разумевай,
всяку гордость и немилосердие от себе отревай.
И внимай, и ревнуй всегда доброму нраву,
и да получеши от бога добрую славу.
Ведомо буди твоему честному достоинству,
и да не позазриши моему к себе непристоинству.
Аще будет и неизрядне что написуем,
но обаче твоему благоумию назнаменуем.
Аще ли же своим доброразумием и сам сия свеси,
что злии и люти греховнии наши привеси
душу и тело наше зле же и люте погубляют
и во адская мучения и томления нас низпосылают.
И паки злии и жестоцы человеческия нравы
лишают нас вечныя и нескончаемыя славы.
Начнем же зде к твоей честности изрековати
и в твоя честная и пречестная ушеса влагати:
ничто же убо будет злее человеческаго нрава,
его же бо ради погибает и добрая слава.
И паки ничтоже лютее человеческия жестости,
не поминает бо в себе божественныя ревности.
Егда бо человек злим обычаем своим ожесточает,
тогда всехь наказанных ему от бога забывает.
Внегда убо в летех и нетерпимых болезнех бываем,
последи же всего того себе забываем.
По оздравии же от болезнии паки своя хотения творит,
да окаянному телу своему во всем угодит.
Како таковою горестию человек одержим бывает,
яко ни самая медвенная сладость услаждает?
И никоторыя сладости могут усладити
и таковую лютую и несказанную горесть утолити.
Ниже паки прочая хитрости могут уврачевати,
егда убо чювства наша учнут в таковых болезнех пребывати.
И кто паки может таковую лютую горесть знати?
Мню, яко ни самому мудру мужу написати,
понеже несть мочно к чесому привменити,
мню бо паки, яко всех горестей земных превзыти.
Колми паче душевный исход лют бывает,
понеже в той час всего ума своего человек отбывает
и всеми уды своими и члены не владеет,
понеже к последнему дыханию душа его спеет,
ниже паки помнит, что от настоящих,
токмо видит окрест себе много предстоящих.
И ничтоже к ним языком своим и усты вещает,
токмо аггелов божиих и лукавых подзирает,
хотящих душу его с телом разлучити, —
к праведным или ко грешным присовокупити.
Ничтоже паки отходяй света сего сказует,
токмо страх и трепет всем предстоящим ту назнаменует.
Како убо тою душею своею томится,
неисповедим страх и трепет во очесех его зрится.
Еще же грознее и страшнее всего того сказати,
трепещет бо и трясется грешная десница написати.
Но обаче по нужди деянию и глаголу послужит,