Виршевая поэзия (первая половина XVII века)

Послание некоему сребролюбителю <в защиту Косого>

Послание некоему сребролюбителю

и к злохристиянс<к>ому томителю,

рабское течение на себе не имущу

и самому некую славу влекущу.

Како и что напишу к суемудренному твоему разумению,
понеже вазжа<жда>лась душа твоя многому неправедному имению?
Зло убо есть, воистинну, зло таковым недугом кому одержиму быти,
от него же никому же души своей добра не получити.
В лепоту убо нарицает апостол <...> второе идолослужение[6]
и душам человеческим злое повреждение:
яко же магнит камык вся железа к себе привлачит,
тако и сребролюбивая юза всех содержит.
Понеже ничто же любезнее сребра и злата,
его же ради некогда ин погубляет своего брата.
Таковый лица божия не будет видети.
Того ради не подобает никому никого обидети.
Ох, увы, таковым недугом одержимым! —
горети бо будут огнем негасимым.
Аще и не повелевает никому никого осуждати,[7]
но не возбраняет же злаго нрава обличати.
И вси есмы слабостию своею грехотворители
и сего прелестнаго и суетнаго мира любители.
И коиждо нас своим грехом побежден бывает,
того ради и стязания от бога много приимает.
Тем подобает друг друга поучати
и от злаго дела отвращати.
И уже доволно время доходят про тебе таковыя нелепые слухи,
что отъемлеши у бедныхь и последния уси ухи.
Юродство есть, воистину, таковое разумение,
что насилованное и неправедное приимати имение.
Таковым, яко же выше рехом, спеется огнь неугасимый,
занеже ничто же злее таковаго нрава,
разоряет бо дом недобрая слава.
Ничто же точно благонравну мужу,
разумеет бо всякую брата своего нужу.
Царское одеяние сребром и златом, и бисерием украшается,
а разумный мужь добрыми своими делы прославляетъся.
Аще помилован еси зде от Христа своего и бога,
и молися ему, чтобы тебе нелишенну быти от него небеснаго чертога.
И уже доволно время мнози вопиют на тя со слезами,
ихь же еси напрасно оскорбил многими винами.
Что твой разум и многое приобретение,
аще постигнет тя вечное мучение?!
Люто убо есть, воистинну, люто обидети сирот,
понеже не видети тому божественных щедрот.
Многоковарен мужь, аще и повинен, прав является,
и в такова божия благодать едва вселяется.
Аще еси и зде и<з>бавлен будеши от всех бед,
но тамо никако же заглажден будет душевный твой вред,
понеже вся тайная наша деяния господь свесть,
и нам лукавством своим злохристианства своего от себе не отвесть.
И еще нам много не достало к тебе писати,
чтобы тебе от таковаго злаго своего обычая и нрава престати.
Почто таковым недугом одержимь?
Его же ради разве хулы никого еси хвалимь,
кроме твоих другов и любителей —
таковых же злых християнскихь томителей.
Тии тебе по своему нраву вельми похваляют
и государю твоему[8] своими лестными словесы заступают,
а християньству никако же помогают,
паче же неправедными словесы оклеветавают.
И государь ваш к тем словесем ихь прекланяется
и ко християнству своему не умиляется,
но и паче на них же немилосерд становиться.
Смутивый же грех в рай не вселиться.
И паки ложным словесемь веры емлет,
а от бедных словес не приемлет.
И паки безделне ихь отсылает
и на нихь же болшую вину пологает.
Аще паки зде избудеши на ся всякия крамолы,
но тамо за свое злохитръство не минуеши врящия смолы.
Добро убо есть, воистинну, от таковаго нрава отстати
и к богу крепкою верою пристати,
и к подручным ти милость показати,
и у кого что взято, тому хотя мало отдати!
И бог тебе милость свою Покажет
и елеом[9] главу твою помажет.
Есть убо от вас некто — нелепое звание Касаго,
иже пребывает у того благодагнаго прага
и яко пес от крупиц падающих[10] душю свою питает,
а на тебе горкия своя слезы проливает.
Паче же от всего сердца болезненно воздыхает,
что на всяк день конечною бедностию погибает
и яко вран без крыл меж домы скитается,
аще в молитве от того благодатнаго дому и питается.
Что изобидел де ты его сребренников сторицею,
а родился пред тою же безсмертною десницею;
что никако никоими обычаи нелвжно глаголет,
бедность бо его всегда аки ножем колет.
И ныне молим данную твою честность,
чтобы тебе не воставати на его великую бедность
и милость бы тебе к нему своя показати,
хотя мало что ему, бедному, отдати,
чтобы ему, безпомощному, не погибнути до конца,
а тебе бы тако же милость получити от содетеля своего и творца.
Аще не послушавши сего нашего к тебе речения,
блюдися от бога вечнаго мучения.
Силен бо бог сирот своих мстити;
творящему же зло добра не получити.
Аще еси и сам божественнаго писания много умеешы,
а нрава своего и обычая уняти не умеешы.
Лют бо есть, воистинну, лют человеческий нрав!
Добро убо тому, хто ни к кому не лукав.
Паче же аще кто никого не обидит
и всегда божественное писание видит,
и вся исполняет по его речению,
и не поостряется к человеческому мучению.
Но обаче подобает друг друга учити,
чтобь никому зла дела не творити.
Аще и самый аерь словес написати,
а кто чего не слушает, того не наказати.
Слышахом бо, яко некто от другое твоихь к тебе писал,
чтобы ты от таковаго своего нрава и обычая престал.
И ты де отнюдь словес его не слушаеш,
а горесть християнскую аки мед кушаеш.
Или мниши, яко супрузе и чадом собрати? —
аще не господь поможет, всуе будет дом созидати.[11]
Всем убо есть кормитель и промысленник бог,
иже по своей милости возвысит християнский рог.[12]
Много и самыя высочайшия за свои нелепыя дела низу сходят,
а наша чета и давно без вести отходят.
И ты во уме своем мужайся и крепися
и от таковаго своего злаго нрава отщетися.
Аще ли не лишишися того злаго нрава,
то не будет ти от вечныя муки избава.
Блюдися, да не яко неплодная смоковница посечена будеш[13]
и потом вечных и нестерпимых мук не избудеш
за таковое свое нелепое деяние;
и паки восприимеш от бога вечное истязание.
И сему писанеицу или епистолеицу считается конец,
а добродетелным мужем всегда спеется нетленный венец,
а злому и строптивому зло и будет,
аще в том своем злом нраве пребудет.
Всяк убо человек сам себе другь и врагь бывает,
аще не во един добрый устав ум свой прелогает.
Вящши того уже не имам что к тебе писати.
Подобает кораблю к пристанищу стати.[14]
Аще и аерь словес наполнити,
а убогаго дома не наполнити.
Люто убо есть, воистину, кому нрав свой пременити
и от прелестнаго сего мира отбыти.
Всем убо египтяном и еросалимьляном и до гроба льстит;
а мзда и у самых у мудрых очеса слепит.
У нас же с тобою не дивно ослепити,
понеже мы во обычных чинех с тобою учинены быти.
Обаче ум и смысл в себе имееш
и божественное писание разумеет,
и веси доброе от худаго,
того ради не держи обычая злаго.
Подобает тебе самому себе смотряти
и таковый обычай от себе отревати.
Писано есть: горе в разуме согрешающим[15]
и божественныя заповеди преступающим!
Во веки, аминь;
а бедных от твоего жалованья не отринь.
Вящши того не имам что к тебе писати,
не имам бо и сам добрых дел ни единыя власти.

Послание к некоему горду и величаву,

и по бесовскому навету нравом своим

и обычаем лукаву. Еще же нелеп образ себе

имущу, того ради таковым званием и словущу.

От некоего же человека же естества,

желающа милости от триипостаснаго божества

«Щеголь-трубач». Рисунок Василия Кондакова. XVII в.

Како и что напишем к твоей бесовской гордости,