— Добрый вечер, Элеонора, — не выдержала я.
Совершенно игнорируя мое присутствие, она продолжала свое занятие. Дверь не поддавалась.
— Элеонора, может быть, все-таки здравствуйте?! — я начала приходить в себя от первого потрясения, и на смену изумлению, временно затмившему все остальные эмоции, пришло ретировавшееся было негодование, поэтому голос мой прозвучал вызывающе громко.
Эллочка оторвалась от двери и повернулась к нам. Только теперь я заметила, что лицо ее было даже бледнее, чем в момент неожиданного возвращения мужа. Она окинула нас отстраненным, но слегка затравленным взглядом и просто ответила: — Здравствуйте.
В голосе ее не было абсолютно никакого выражения, но глаза постепенно утрачивали зомбиподобную поволоку, окрашиваясь влажным оттенком смутного осознания.
— Вы, наверное, хотите войти? — спросила она.
— Да уж, — я просто не знала, что еще сказать.
— Сейчас, — она снова повернулась к двери.
На этот раз замок открылся неожиданно быстро, Эллочка даже испугалась, это была первая более-менее понятная мне эмоция, и слегка отшатнулась от распахнувшейся двери. Она быстро вошла внутрь и рухнула на диван, не снимая своего шикарного пиджака из тонкой кожи — в этой семье что, все ходят только в коже? Сумочка упала на пол, но Элла даже не обратила на это внимания.
Мы вошли за ней следом.
— Знаете, меня несколько удивило и расстроило ваше поведение, — не дожидаясь, пока она соизволит принести свои извинения, сказала я.
Эллочка медленно подняла голову, во взгляде ее было совершенно искреннее непонимание и даже обида, мол, что я такого сделала? Ну, конечно, сама невинность.
— Почему вы не позвонили и не предупредили нас, что не приедете на передачу?
— На передачу, — повторила Эллочка, и из ее глаз покатились крупные слезы.
Она плакала беззвучно, выражение лица по-прежнему оставалось недоуменно-обиженным, а по щекам все бежали и бежали искрящиеся слезинки, оставляя широкие блестящие следы на неестественно бледной коже.
— Эллочка, что случилось?! — почти испуганно спросила я, потрясенная видом этой тихой истерики.
Она продолжала молчать, застыв, словно мраморное изваяние, только ее аккуратные брови скорбно поползли к переносице, из-за чего большие глаза приобрели выражение сонного сенбернара.
— Эллочка, может быть, расскажете? — робко повторила я.
Она открыла рот, отчего все мышцы лица внезапно ожили, превращая его в чудовищную в своей нелогичной подвижности маску. Из горла вырвался хриплый всхлип. Эллочка поспешно закрыла рот, а глаза ее, словно против желания хозяйки, начали стремительно расширяться, наплевав на все возможности человеческой мимики.
— Костя, принеси воды. Кухня за правой дверью, — скомандовала я, боясь, что еще чуть-чуть, и ее глаза или окажутся на полу, или, реализуя расхожую метафору, переползут на лоб.
Костя моментально исполнил мое поручение и вернулся в гостиную с высоким стаканом в руке. Он сел рядом с Эллой, осторожно развернул ее к себе и придвинул стакан к губам.
— Попейте.
Эллочка послушно сделала два крупных судорожных глотка, облив себя и Костю, потом как-то странно на него посмотрела и вдруг совершенно неожиданно уткнулась головой в его плечо и глухо разрыдалась.
Костя бросил на меня испуганный извиняющийся взгляд, словно говоря «не виноватый я, она сама…». Можно подумать, мне было какое-то дело до того, что за девчонки тычутся ему в плечо своими очаровательными мордашками! Правую руку со стаканом Костя медленно отвел в сторону, нелепо вздернув ее над спинкой дивана, а левой как-то неуклюже погладил Эллочку по голове.
— Вы успокойтесь и расскажите… Может, мы чем-то поможем?
Эллочка закивала головой, словно вытирая влажное лицо об Костин свитер, еще несколько минут всхлипывала; мы не торопили ее — пусть выплачется, если надо; потом резко отшатнулась от Кости и растерянно посмотрела на меня.
— Сережа умер, — все так же без выражения сказала она.
— Как умер? — от удивления и неожиданности я задала самый нелепый и бестактный вопрос, какой только можно было задать в данной ситуации.