- Пора, - сказал он, когда Семен вышел наверх.
- М-м? - резонно спросил его Семен, кивнув головой с заклеенным ртом, подразумевая вопрос: "Куда?".
- К архангелам, - ответил Голубеев.
- М-м-м-м, - протянул Семен, имея в виду: "Может быть, передумаешь?"
- Иди, иди на улицу, - сказал Голубеев, вставая, - и не вздумай дергаться и бежать, а то снова получишь прикладом по черепу.
И подтолкнул Семена стволом к выходу. Он и куртку ему накинул на плечи, и отдал ботинки. Какая забота, бляха муха! Они вышли из дома, Голубеев запер дверь, Семен огляделся. Никого, ни единой души вокруг. Во всех домах погашены окна, темнотища, хоть глаз коли.
- Ступай, - сказал Голубеев и толкнул Семена в спину.
Прошли они через двор и вышли на поле, где, вероятно, росла картошка Голубеева. Шли молча, Семен впереди, а его палач сзади. Голубеев светил фонариком под ноги то себе, то пленнику. Семен подумал, что если они сейчас и встретят на дороге кого-нибудь, то человек, вероятнее всего, спрячется в кустах и переждет от греха подальше, пока пройдут мимо два мужика с фонариком. И машина никакая не остановится. Сам Семен тоже не стал бы тормозить, увидев ночью посреди поля двух мужиков, даже если бы один бросился прямо под колеса. Он бы просто объехал его и помчался бы дальше по своим делам. Но если найдется какой-нибудь Дон Кихот и остановится в чистом поле, Голубеев просто-напросто пристрелит и его, и Семена. Они шли и шли, и Семен слышал как шуршит сзади подошвами сапог Голубеев и как громко он сопит и покашливает.
- Вы тогда на суде веселились и ржали, как ненормальные, - произнес вдруг Голубеев сзади, и Семен от неожиданности остановился. - Шагай, шагай! - Голубеев ткнул стволом в спину Семена и продолжил:
- Веселились и ржали... А Инна лежала в земле... Моя дочь... Она была тем, ради чего я жил. Что-то делал. Старался. И вы лишили меня этого. В одночасье. А сами ржали и веселились. Вы не видели, как она росла, как делала первые шаги. Не слышали, как она играла Чайковского на фортепиано, как она читала стихи. Она писала стихи. Милые, добрые стихи о любви. Она не думала, не знала о том, что в мире есть такая погань, как вы. Я ограждал ее от этого. Я не хотел, чтобы она хоть краешком своего плеча коснулась того дерьма, которое творится вокруг. Как я не хотел тогда, чтобы она шла на эту вечеринку. Но я не мог ей запретить, она была уже взрослая! Она считала, что уже взрослая...
И вот ее больше не стало. Из меня вырвали огромный кусок мяса, с болью, с кровью. Я не хотел жить, я хотел уйти за ней к богу, но когда на суде увидел ваши молодые, отвратительно- мерзкие веселые рожи, и услышал нелепый по своей мягкости приговор суда, то понял - нет, я буду жить. Буду жить ради того, чтобы мрази, такой, как вы, не осталось на земле. Ни одного человека.
Да, я умер тогда, вместе с ней, моей дочерью Инной, которую я вырастил один с самого раннего детства. Умерло двое - я и она, но родился третий, безжалостный и жестокий мститель, который ждал семь лет, чтобы свершить справедливый суд. Я не сумасшедший, я все хорошо осознаю. И я даже не хочу уже тебя убивать, но все равно убью, потому что обещал Ей.
Я обещал Ей, убивать вас медленно и жестоко. Чтобы от той грани, где начинает свою пляску смерть, до той, где она разрывает окровавленное сердце, вы смогли ощутить все - боль, страх и унижение! Все муки, через которые прошла она, бедная девочка, когда вы насиловали и убивали Ее. Она наказывает вас сейчас, спустя семь лет, моими руками и руками Господа Бога! Она умерла непорочной, а вы продолжали грешить, и за это вам кара - смерть!
Семен понял, что папашка действительно свихнулся, и ведет его сейчас на заклание, как фермер молодого бычка. Но что было делать? Бежать? Как? Голубеев вел его на веревке, завязанной на шее петлей. Ее он одел тогда, когда они вышли на дорогу и затянул потуже. Руки скованы наручниками, в темноте далеко не убежишь, сразу свалишься.
- Я не мог жить, там, где мы жили с Инной, - продолжал Голубеев, - Все напоминало мне о ней. Она ходила по этой квартире, она касалась этих вещей и теперь все осталось таким же, а ее больше нет. И я уехал вообще из города. Поменялся с братом. Он поехал жить в Питер, а я сюда. Здесь я и начал готовится к вашей казни семь лет назад. Больше всех я ненавидел Бомбу. Тогда, после суда, он прошептал мне, когда вас вели по коридору мимо : "Жаль, что я ее сосать не заставил, суку!". А перед судьями клялся в раскаянии, обещал исправиться. Хрен он исправится! Его таким мама родила! Он подонком был еще в люльке! Он ни капли не раскаялся! Он вышел с зоны еще хуже, чем был!
Мне нужно было спешить, очистить мир от грязи, и я убрал его первым. Утопил в реке. Сначала напоил пивом с клофелином, а потом спящего приволок на мост. Ты даже не подозреваешь сколько я сделал, скольким людям заплатил, чтобы узнать точно когда Бомба вернется домой. У меня было несколько планов уничтожения относительно этого бегемота. Впрочем, и со всеми остальными вами я продумал все до мельчайших деталей. Четыре часа я ждал Бомбу возле дома, а он вышел на другую улицу.
Но у меня были два шустрых пацаненка, которых я нанял за двадцать рублей на нос и они прибежали и сказали мне, что Бомба там с другой стороны улицы. Я поехал и на перекрестке изобразил, что врезался в него случайно. Он думал снять с меня денег, идиот. И, как мудак, купился на бутылку пива, наполненную клофелином. А далее все было просто...
Семену было интересно слушать откровения Голубеева. Он даже на некоторое время забыл куда его самого ведут и жаждал продолжения рассказа. Оно не замедлило себя ждать.
- Тяжелый он был слон, - продолжил Голубеев. - Еле дотащил такую тушу. Ты, наверное, думаешь, он был смелым? Ха-ха-ха! Он натурально обкакался от страха, сидя на мосту над рекой, где я его привязал к перилам! Мычал, как теленок, не хотел подыхать. Я дал ему время перед смертью насладиться маленькой надеждой на спасение, а потом отрезал и ее! Утопил его, как Му-му. И чтоб не всплыл крест ему на шею привязал. Нашел его недалеко уже готовым. Скажешь это не символично? Символично! И очень! Да, Бомба был тупым примитивным быком. Таких нужно уничтожать сразу после рождения, чтобы не загрязнять человеческую породу.
Голубеев помолчал немного, даже шумно вздохнул несколько раз и Семен заметил, что у старика-то одышка! Значит, если будет возможность бежать, то нужно бежать, хотя бы со связанными руками. "Вот значит как почил несчастный Бомба, - подумал Семен, - лежит на дне реки". Да, старик не остановится ни перед чем! Голубеев, покурил, прокашлялся и продолжил свой рассказ:
- Токарь Василий, ваш подельник, в общем-то, встал на путь исправления, говоря языком закона. Он после зоны честно работал, не совершал антиобщественных поступков и даже собрался жениться. Да, женится захотел. А вот этого я ему позволить не мог. Он отнял у меня дочь, зятя, будущих внуков, а сам захотел плодить себе подобных ничтожеств. Знал бы ты, как долго я готовил этот аттракцион. Я узнал досконально распорядок работы цеха и лично его расписание. Я изучил основы токарного дела и человеческой анатомии. Я очень долго готовил эту операцию, и все чудесно получилось. Так, как даже я не ожидал. Словно по маслу. Все у меня это превосходно получилось. Без помарок. Меня пытался задержать сторож - старик с незаряженным ружьем и больной собакой. Я все это знал. Я просто посмеялся над ним и пошел дальше.
И ты знаешь, мне показалось, что кто-то мне помогает. Кто-то невидимый, но очень, очень сильный и могущественный. Он направляет мои стопы куда нужно, он движет моими руками и моими мыслями. Он хранит меня. Даже в случае с твоим внезапным появлением в Кобрино.
Честно сказать, я тебя уже не ждал. Я был уверен, что тебя менты замели еще там, в метро, после того, как я порезал этого вашего педрилку. Я уже позволил себе расслабится, и ты мог бы застать меня врасплох со своим игрушечным пистолетом. Но мне позвонили, и я насторожился. Так скажи, кому из нас помогает Бог?