Выбрать главу

И тут все резко прекратилось. То есть не все, но болевая атака на тело и натиск на сознание исчезли. Перед глазами все та же безумная круговерть образов, но в остальном было только ощущение, что некто могучий и жутковатый рассматривает меня сейчас словно необычного жука под микроскопом, решая, что со мной сделать: раздавить, насадить на иголку и подсушить для коллекции или пока отпустить и понаблюдать, что я стану делать дальше. Судя по всему, выбор пал на последний вариант, потому что вскоре погасла и круговерть.

Зрение вернулось ко мне через несколько секунд. Черной фигуры не было и в помине. Куда и как исчезло это создание или, быть может, сложнонаведенная галлюцинация, я не знал и знать не хотел. Являлось ли оно отчасти Вадимом, или было создано на основе его сознания? Какая теперь разница, раз оно пыталось сломать мой разум? Может, кстати, оно потому и остановилось, не доведя дело до конца, что контакт со мной пробудил те воспоминания, что принадлежали Вадиму-человеку, а не фантому-убийце… Впрочем, время анализировать произошедшее придет потом.

Я попытался повернуться, чтобы выяснить участь моих напарников, и едва не заорал от боли. Ощущения были такие, будто все тело пропустили через камнедробилку, а мозг через мясорубку. Болело абсолютно все, и болело неимоверно. Сил не осталось, словно их из меня здоровенным пылесосом высосали.

Но я не мог себе позволить роскоши быть беспомощным. Не тот момент и не то место. Если Антон Точилин по-прежнему жив и безумен… С огромным трудом, преодолевая отчаянное сопротивление моих бастующих мускулов, я перекатился, дотянулся до «Грозы», которую уронил во время второй пси-атаки, и приподнялся, повернув голову в ту сторону, где лежал Точилин. Он так там и остался. Но уже не двигался. Широко раскрытые невидящие глаза смотрели в пространство, а под ним расплывалась большая лужа крови. То ли контролировавшая его сущность утратила интерес к сломанной марионетке, то ли тело Антона не выдержало многочисленных ран.

Бедняга… На моих глазах даже слезы выступили. Да, он ранил Григория и напал на меня, но это все же был не совсем Антон. Я не мог винить его в этом, не мог ненавидеть хотя бы потому, что помнил, сколько раз мы с Антоном Точилиным спасали друг другу жизнь. Да, сложилось так, что мне пришлось его убить, и за это мысленно я просил у своего друга прощения. Хорошо еще, что он был одинок, и мне не придется смотреть в убитые горем глаза его вдовы и детей… А вот у Григория семья есть, и его, надеюсь, спасти еще можно. Господи, сделай так, чтобы он еще жил! Никогда не был особо верующим, но в этот момент готов был им стать, если только…

Встать на ноги стало для меня поступком сродни подвигу. Мое тело матерным языком сильной боли доходчиво дало понять, что долго такое издевательство над собой терпеть не станет. Но либеральничать с ним я не собирался. Будет, будет еще время для отдыха и лечения, а сейчас на повестке дня Григорий. Прихватив по дороге из машины аптечку, я кое-как доковылял до своего лежащего навзничь товарища. Он тоже не двигался, и я, охваченный внезапным страхом, рухнул рядом с ним на колени, уже не обращая внимания на боль, и прижал ухо к его груди. Биение сердца улавливалось слабое, но стабильное. Охваченный невыразимым облегчением, я извлек из аптечки бинт и занялся перевязкой. Пуля попала в правую часть груди и застряла где-то внутри. Может, оно и хорошо – хоть крови меньше потерял. А значит, есть шанс довезти его до Периметра живым. К счастью, Ещенко не отличался особо крупным телосложением, и мне удалось, несмотря на собственное весьма плачевное состояние, перевязать его достаточно быстро и качественно. А вот чтобы перенести его и максимально удобно устроить на заднем сиденье внедорожника, мне пришлось сработать на пределе своих возможностей.

Уложив его и пристегнув для верности двумя ремнями, я обессиленно прислонился к машине, пытаясь унять бешеное сердцебиение и успокоить дыхание. Ноги дрожали от противной слабости, к горлу поднималась тошнота, и я невольно порадовался, что не ел уже больше восьми часов. Ну и голова, естественно, вела себя как чужая – тормозила с реакцией, плохо соображала и отчаянно болела.

Однако времени на собственную реанимацию у меня не было. Я сделал над собой очередное усилие, добрался до Точилина и мысленно попросил у него прощения, что оставляю его непохороненным – жизнь лежащего в машине Григория была важнее. Коротко поклонившись телу напарника, я собрал оружие (точилинское и свое) и только после этого наконец сел за руль и тронулся с места.