— Ну и скучища, — процедил Васконселос, повернувшись к Жоао.
Капитан Давид взял орех колы и нагнулся в полутьме, чтобы закопать его у себя в ногах, приговаривая при этом: «Господи, помоги мне обрести покой…» И в эту минуту, словно сорвавшаяся пружина, вскочил старик Ондо.
— Не слушайте его! — закричал он, воздев дрожащий палец и устремляясь к священнику. — Он сам — воплощение зла. Задерите ему сутану, и вы увидите там хвост сатаны!
Возмущенный ропот поднялся даже среди задремавших было людей. Оттолкнув священника, Ондо вскочил на кафедру, чтобы его лучше было слышно, и во всю мочь завопил:
— Пусть даст нам выпить или заткнется. Обманщик он.
Кто-то робко зааплодировал.
— Что такое зло? Мы все это знаем. И отец Фидель тоже. Хватит ему дрожать при виде каждой бабы. Пусть лучше скажет нам, как нужно бороться с португальцами, чтобы, наконец, услышать глас знаменитых этих труб. Пусть объяснит, почему альбинос…
— Снова понес черт-те что, — бросил Амиго. — Свяжите его.
На Ондо навалились, скрутили его и понесли к выходу, а он все кричал:
— Пусть даст нам выпить или заткнется!
Когда восстановилось спокойствие, поднялся Сампайо:
— Альбинос убежал. Наш соба Мулали отблагодарит каждого, кто поможет мне быстро его поймать.
Они положили Энрике к огню.
— Сегодня ведь праздник, верно, командир? — прошептал он.
Командир пожал плечами и ласково взял в ладони его правую руку. Левая рука Энрике лежала неподвижно, уже почти омертвевшая. Все знали, больше ничего сделать нельзя.
— Если бы мне сказали, что я умру в тот день, когда люди везде поют и пляшут… — продолжал Энрике.
Он грустно улыбнулся и попытался было встать, но командир силой удержал его, а Луис вытер ему пот со лба тряпицей, испачканной его кровью.
Агостиньо склонился к нему и пощупал пульс. Он еле бился. Никогда еще Агостиньо не приходилось видеть умирающих — он лишь читал о них в книгах, где непременно раздавался нежный шелест крыл улыбающихся толстощеких ангелочков, которые появлялись, гордо неся свиток с надписью: «Погиб за португальскую империю». Впервые ему захотелось совершить что-то значительное, сотворить чудо. Скажем, дотронуться до этого человека, который только что спас ему жизнь, и изгнать из его тела медленно подбирающийся к сердцу яд.
— Я благодарю вас, сеньор, — тихо произнес он.
Энрике его не услышал. Глядя широко раскрытыми глазами на видневшийся сквозь брешь в потолке кусочек неба, он попросил пить; но когда Эдуардо принес ему воды, жизнь уже покинула его.
День второй
Наконец он решился встать с постели. Еще одна бессонная ночь… И эта комедия вместо мессы, достойным завершением которой было объявление премии за голову альбиноса. И снова — клопы, москиты и крысиный писк. Но больше всего мучений доставляли ему легкие, которые все с большим и большим трудом вбирали в себя воздух. Скоро смерть. Его смерть. Мысль о ней, вновь завладев разумом, не оставит его теперь весь день. Быть может, следующей ночью она даст ему передышку на два-три часа, если он решит, как вчера, шлепать по грязи до полного изнеможения.
На улице по-прежнему лил дождь. А если из-за плохой погоды автобус, проезжающий тут каждую неделю, опоздает… Он достал из заднего кармана несколько купюр. Только и осталось, чтобы продержаться до конца недели. У него возникло желание бросить в комнате свой старый чемодан, выйти, будто на прогулку, и больше не возвращаться. Но куда идти?
Пешком, в его состоянии, он дотащится разве что до конца деревни, да там и подохнет. Сказать правду хозяевам гостиницы? Вчера у них был такой счастливый вид, что, возможно… Нет, они тут же велят ему освободить комнату. А где ему тогда жить? Конечно, можно бы попросить пристанища у кого-нибудь из деревенских. «И наградить хозяев своей болезнью?»- подумал он.
Но, если он останется, а из-за дождя автобус не придет, хозяева «Золотого калебаса» наверняка просто так его не выпустят. Быть совсем рядом со своей могилой и не иметь возможности к ней прикоснуться! Внезапно он вспомнил о предложении Сампайо: если ему удастся поймать альбиноса, он попросит соба оплатить его счет за гостиницу. Тогда он продолжит путь с высоко поднятой головой и сможет достойно похоронить исковерканную свою жизнь, никому ничего не задолжав.
Он отворил окно и сел лицом к востоку, дрожа от волнения и пытаясь собрать воедино воспоминания, растерянные в туманах Европы.
«В некотором царстве…» Так каждый вечер, когда опускалась ночная прохлада, звучал надтреснутый голос матери, а на небе в это время зажигались тысячи маленьких звездочек. Он ушел однажды, как другие уходят в поле, не оглянувшись, надеясь вскоре вернуться удостоенным всяческих почестей. Вскоре. А прошло почти восемь лет, долгих, черных лет, полных разочарований, огорчений, порушенных надежд, голода и холода. Теперь, вернувшись, он каждый вечер сверлил глазами небо, пытаясь прочесть и разгадать мерцание вечных, родных с детства звезд. Но каким же блеклым казался теперь их свет! Словно за время его отсутствия они безмерно удалились — обманутые свидетели загубленной мечты, которую когда-то он им поведал.