Он не выдержал и постучал в соломенную дверь жилища старика Ондо. Быть может, невидимая рука, со вчерашнего дня тянувшая нить между ним и альбиносом, проявит себя, наконец, более определенно. Никто не ответил, и он приоткрыл дверь; в нос ударил спертый, резкий запах, какой бывает в овчарнях, — он чуть не задохнулся. При его появлении старик Ондо дунул на фитиль масляной лампы. Затем взял в руки большую черную книгу. Очевидно, Библию. В одном углу хижины стояла лужа, а над ней, сквозь дыру в крыше, виднелся кусок бледного неба. Узнав Кабаланго, старик Ондо потряс неизвестно откуда взявшейся кипой листков, словно продолжая прерванный разговор.
— Все здесь, — вскричал он исступленно. — Никто не хочет меня слушать, потому что я — их нечистая совесть. Но господь когда-нибудь меня услышит и отделит зерна от плевел.
Голос его креп, ширился, и Кабаланго подумалось: если бы человек этот стоял сейчас посредине гулкой долины, весь мир услышал бы его. Однако здесь, в промозглой хижине, где ботинки Кабаланго утопали в грязи, слова, рожденные мощным, яростным вдохновением старика, теряли свою значимость.
— Ты доказал уже величие своего ума, чужеземец, посетив старика Ондо. Так послушайся же моего совета: уходи скорее отсюда, ибо деревня эта прогнила насквозь, до корней деревьев. И когда ты услышишь позади себя крики отчаяния или смертной муки — не оборачивайся… Каждому, чья родина порабощена, чужеземец, нужно возвышать не только свою душу. Нужно отвечать и за души своих предков, а это тяжелее всего, ибо они больше нашего были отягчены низменными инстинктами и крепче закованы нашими властителями. А уж потом нужно заботиться и о своей. Да, отныне каждый негр должен носить в себе две души. Вот почему нам бывает так трудно приобщиться к святости. Ибо первая душа, родившаяся и умершая при колониализме, осквернена всеми страхами прежнего плотского своего обиталища, и от земного пребывания в ней осталось лишь головокружение взлета. И всякий раз, когда ты пытаешься возвысить ее, она принимается так нахваливать твоей собственной душе скотские наслаждения грязи, а та в ответ так отбивается да противится, что вдвоем им почти всегда удается заставить тебя дрогнуть — либо из покорности, как, к примеру, Келани, либо из угодливости, как, к примеру, Малика, либо из стыда за себя, как, к примеру, единственного моего сына Американо, либо… А не то тебя так ослепят всяческими суевериями и предрассудками, что ты уже готов принять участие в охоте на него.
— В охоте на кого? — переспросил Кабаланго.
— Я говорю о нашем альбиносе. Вчера они не дали мне говорить. Но в том-то все и дело, чужеземец.
Пальцы Ондо снова погрузились в кипу листков, он так торопился найти нужное место, что рассыпал их.
— Я все хорошо помню, — сказал он, складывая листки. — Тогда я не был еще таким, как теперь. А был одним из первых ассимиладо[8] в нашей округе… Отцы иезуиты научили меня читать. Но их давно прогнали, ибо они слишком рьяно верили в то, что все люди равны. Я тоже, впрочем, в это верил, пока их не изгнали отсюда. А потом наши хозяева легко убедили меня в том, что равенство измеряется степенью «цивилизованности». Благодаря высокому рождению — отец мой был великим соба, — образованию и данной мною клятве отказаться от всех привычек и обрядов предков я стал ассимиладо, то есть как бы приемышем, имеющим чуть больше прав, чем другие негры, но гораздо меньше, чем белые. И тогда я стал смотреть на моих братьев сверху вниз. Я нещадно их эксплуатировал — не хуже любого белого — на моей плантации, занимавшей добрых сорок гектаров. Вот тут-то и были обнаружены неподалеку алмазы. И все быстро покатилось под гору. Меня вынудили продать плантацию, и я пошел работать в контору Алмазной компании. Время от времени, когда несчастные парни пытались бежать из шахт, меня призывали вспомнить о «патриотизме», и я помогал белым ловить их. Так что по убеждениям я был тогда истинным португальцем…
Как-то раз я узнал, что мать альбиноса убили. Мы были из одной деревни. И когда встречались, она нередко называла меня «брат мой». Я и до сих пор не знаю, что заставило меня взяться за поиски убийцы — ведь никто не подавал никакой жалобы. Быть может, этим я хотел показать, что способен защитить подданную моего отца? Впрочем, «стал искать убийцу»- громко сказано, потому что он направо и налево хвастался своим преступлением. А может быть, я счел необходимым дать людям понять, что ее ребенок принадлежит мне? Не стану скрывать от тебя: с самого его рождения мы, трое или четверо метисов и ассимиладо, прямо-таки благодарили небо за такой дар. Я часто ходил — да, думаю, и другие тоже — с подношениями к его матери, так что она больше двух лет могла не торговать собой. Говорят, кровь альбиноса, если смешать ее с кое-какими травами, дает силу и могущество. Когда я был совсем маленький, отец однажды привел к нашей хижине связанного альбиноса. Две ночи все мы плясали от радости. На третью ночь, при мне, отец подвел альбиноса к большому калебасу и ударом ножа убил его. Затем он разрубил тело на куски и поделил его между всеми жителями деревни. Иные куски он тщательно упаковал и отослал своим ближайшим друзьям. Потом кровью альбиноса он умыл меня, всех моих братьев, вымазал себе руки и лицо и сделал подношение семейному фетишу. Я рос в спокойной и непоколебимой уверенности, что отныне я защищен от злой судьбы, и, когда стал ассимиладо — а это большая удача, — увидел в том лишь волшебное действие крови принесенного в жертву альбиноса…
8
Ассимилировавшиеся. Так называли африканцев, приближавшихся по своему гражданскому статусу к белым поселенцам