Робер замолчал и плеснул себе вина в стакан.
— Прости, Робер, но ты уж расскажи, что произошло потом, — подсказала супруга.
— Когда я вырвал у него руку, он прикрыл глаза. И стал до того похож на мертвеца, что я испугался и окликнул его.
— Да-да, я хорошо помню. Я даже выскочила к вам из комнаты: подумала, не обокрал ли он нас и не удрал?
— А он глубоко так вздохнул, — продолжал Робер, — и сказал, что когда-нибудь станет великим доктором. Я не выдержал и рассмеялся, ведь как раз накануне начальник почты сказал мне, что намерен продать его одному соба. Обалдуй засмеялся вслед за мной; тогда, разозлившись, я заявил ему: пусть кожа у него и белая, он черней любого негра, и мать у него была грязной шлюхой, а сам он проклят навеки. Долго еще я по-всякому его обзывал. А когда замолчал, с трудом переводя дух, он только и сказал, что, может, все это и правда, но только он никак не поймет почему… И уже возле самой двери добавил: «Еще говорят, будто я плохо пахну».
Амиго поднялся и взял ружье.
— Они и правда все отвратительно воняют. Но от этого голубчика я быстренько вас избавлю. — И, уже выходя на порог, добавил:- Постараюсь добыть и вам немного его крови. Она приносит удачу.
Комендант ди Аррьяга не спал. Потому что он не спал никогда. По этой причине одни восторгались им, другие же побаивались. Но глаз он не смыкал только потому, что боялся быть захваченным врасплох. Кем?… Комендант знал: никто и не догадывается о терзающем его вечном страхе, боязни всех и вся. Лишь это и имело значение. Он размышлял. Он любил поразмышлять. Перед мысленным взором коменданта развертывался его прямой, как стрела, жизненный путь.
Вчера жизнь была светлой, ясной и сияющей, как лиссабонское солнце. Как смех его племянника Пинто, звеневший в обширном парке их поместья, когда играли в мяч. Как глаза его родителей, когда они узнали, что он решил, следуя семейной традиции, избрать военную карьеру. Как урчанье мотора его первого автомобиля, который, правда, у него отобрали за то, что он задавил какого-то кретина пешехода. Как образование, начатое в изысканной школе святой Изабеллы и завершенное в общевойсковом училище, которое он закончил в чине майора. Как приезд в эту страну — он тогда спросил у секретаря губернатора, встречавшего его у трапа парохода: «А что, португальцам здесь хорошо?»
Сегодня жизнь тоже определяется фактами и прежде всего — существованием Тересы. Почему он на ней женился? Брак, пожалуй, единственное пятно на его карьере. Перед его глазами возникла Тереса — пухленькая, с длинными черными волосами, плотоядно поблескивающими глазами и чувственным ртом. А главное — с тяжелой грудью, подрагивавшей на бегу. Сразу по окончании училища его отправили в Вирьяму подавлять негритянский бунт — там он ее и встретил. Она казалась совсем покинутой — одна в большом пустом доме отца, убитого во время мятежа. Ди Аррьяге удалось в кратчайший срок восстановить спокойствие, обезглавив всех бунтарей. С тех пор Тереса словно только на него и молилась. Он быстро распознал ее неутолимую жажду любви, и ничто не помешало ему всецело подчинить ее себе. Даже когда он узнал, что она уже не раз делала аборты.
А теперь она превратилась в болтливую, грязную, похотливую старуху. Желание обладать ею возникало у него все реже. Впрочем, она не жаловалась, прелюбодействуя со всеми черными слугами по очереди. Что с ней поделаешь? Не может же он перебить всех слуг! Тогда она станет спать с другими. Ведь негров тут — видимо-невидимо! Самое простое, конечно, было бы всех их вообще уничтожить. Всех до единого. Если бы не Лиссабон, где нынче все стараются обходить острые углы, боясь глупцов, которые орут на весь мир: «Скандал, возмутительно!»- и которых пыталась поддержать горстка безрассудно восставших офицеров — к счастью, уже арестованных. Да разве этим идиотам вдолбишь, что негры превратили в нимфоманку его супругу, а теперь еще похитили сына.