Еще одно поверье. Быть может, поверья — это последнее воплощение надежды, подумал Кабаланго.
— Еще у нас тут говорят: плод от дерева недалеко падает, — добавил Кондело.
Альбинос замолчал. Интересно, встревожились ли хозяева гостиницы, заметив его отсутствие? Никто никогда не тревожился за него. Мучительный приступ кашля заставил его стать на колени; Кондело дотронулся до него кончиками пальцев — какие они были холодные! Кабаланго вспомнил гекконов, о которых говорил Робер, и невольно отклонился.
— Смотри, простудишься, — сказал альбинос и неловким, резким движением человека, которого всегда отталкивают, прижал к груди Кабаланго свою скомканную рубашку.
Наверху залаяла собака.
— Ты знаешь какие-нибудь сказки? — спросил Кабаланго.
От рубашки альбиноса, сшитой из грубой хлопчатобумажной ткани, пахло потом. И Кабаланго казалось, будто она — некое живое теплое существо, перечеркнувшее одним своим присутствием в этой влажной тяжелой ночи отталкивающий призрак геккона. Возможно, сказка, сложенная из волшебных слов детства, скорее помогла бы ему сблизиться с этим человеком, чем бессловесная рубашка, хотя бы и отданная в знак дружбы.
— Ты тоже любишь сказки?
Кабаланго хотелось в окружавшей их мгле найти и понимающе пожать руку альбиноса. На мгновение он увидел мать, склонившуюся под усыпанным звездами небом.
— Пока человек любит сказки, ничто еще не потеряно… — сказал Кабаланго и чуть было не добавил: «ни для него самого, ни для человечества», он наверняка произнес бы эти слова, если бы принял гарденал. Теперь же он сказал только:- Если ты веришь в сказки, значит, любишь свою мать.
В его сознании понятие «мать» сливалось с понятием «Африка», «земля»- со всем тем, что, хоть и меркнет по сравнению с видимыми совершенствами человека, волновало его на протяжении жизни, столь краткой по сравнению с немой вечностью смерти. Неужели на него еще действуют опадающие волны наркотика? Альбинос вдруг спросил:
— А ты знал свою мать?
— Она рассказывала мне чудесные сказки, — ответил Кабаланго, и лицо матери тотчас возникло перед его глазами.
— Хочешь, я кликну Терпение? Он тоже очень любит сказки. Он обычно молчит, но если бы ты его знал, ты увидел бы, как он закрывает глаза, когда слушает их.
— Расскажи мне какую-нибудь сказку, где я умер бы не от туберкулеза, а погиб бы как герой.
Главное — возжелать заново пережить свою смерть. Нашел ли он в конце пути истину? Однако… Неужели у него остались одни сказки?
— А герой — это кто? — спросил альбинос.
— Это тот, кто прокладывает путь.
— Вроде пророка?
— Нет. Пророк только указывает путь, — ответил Кабаланго. — Жизнь пророка важнее смерти. Его превращает в святого смерть, а героя — жизнь.
Они снова умолкли. Рубашка альбиноса начала согревать Кабаланго. На мгновение ноги их соприкоснулись. От этого прикосновения Кабаланго вздрогнул…
Они услышали над собой учащенное дыхание собаки, затем она снова убежала куда-то.
— Я забыл, как тебя зовут.
— Кабаланго.
— Слушай же; жила-была маленькая планета Земля. Говорила она на языке планет. Иной раз, когда все гасло — и свет, и звуки, — она обращалась к другим планетам, узнавала, что у них нового, и рассказывала о себе. Дети ее, к счастью, не понимали, что она говорила. Но животные догадывались. И до того пугались, что сразу умирали или бежали куда глаза глядят. У нашей маленькой планеты душа была поэтическая. И однажды ночью она сочинила для других планет стихи: