Агостиньо продолжал крепко сжимать плечи командира, точно боялся, разжав руки, лишиться того, что возродило в нем бунтарские настроения юности. Когда командир уверился, что он действительно чувствует себя лучше, маленькая группа гуськом тронулась в путь — только звук шагов нарушал тишину, повисшую между обложенным тучами небом и набухшей, ощерившейся деревьями землей.
— А если мой отец откажется обменять меня…
Быть может, теперь Агостиньо следовало бы признаться им в своей симпатии. Но закомплексованность пленника снова помешала ему. И, произнеся последние, повисшие в воздухе слова, он с трудом сдержал рвавшееся с губ признание.
— Мы о такой возможности не думали. Но если ты действительно сын коменданта ди Аррьяги, он сделает все, что мы потребуем. Так, во всяком случае, повел бы себя африканец… Но даже если он откажется, мы не станем тебя есть.
Агостиньо буквально почувствовал, как Луис и Эдуардо улыбнулись у него за спиной. Отец и правда частенько, когда Агостиньо не ложился вовремя спать, грозил отдать его негру. И всегда ему внушали — в этом же, впрочем, убеждали его и врезавшиеся в память картинки, изображавшие приключения Тарзана, — что негр глуп и жесток. Агостиньо вспомнил последнюю «находку» карикатуриста из «Голоса Лиссабона», на которую он наткнулся перед тем, как согласился на приглашение отца: негр входит в кафе и заказывает сандвич. «С чем сандвич?»- спрашивает его бармен. «Сандвич с человечиной, мсье».
Агостиньо скажет им все. Но позже, когда яснее поймет самого себя, — где-то он вычитал, что ни один человек по-настоящему не может измениться. И, может быть, поэтому чувства, обуревающие его теперь, когда родина представляется ему лишь еще одной колонией, — всего-навсего реакция излишне чувствительных нервов, которая пройдет, и тогда из глубин его существа начнет подниматься вкус к господской жизни колонизаторов, какою всегда жила его семья?
Пятнадцать солдат. Все, как по линейке, выстроились перед ним в баре «Золотого калебаса». Чуть в стороне стоит сержант Джонс. Его плоская, скуластая физиономия, напоминающая кошачью морду, бесстрастна.
— Все готово?
— Да, господин комендант. Я все сделал, как вы приказали. В деревне пятьдесят четыре жителя: один португальский гражданин, двадцать один ребенок, пятнадцать женщин, один священник, один политический эмигрант с семьей, хозяин гостиницы и его жена, один приезжий и восемь мужчин, почти все — глубокие старики. И еще собета. Я хотел привести его к вам, но он мертвецки пьян, господин комендант.
— Отлично. Мы прибыли сюда, чтобы найти моего сына, полноправного гражданина Португалии. Без него я отсюда не уеду. Альфонсо, к половине одиннадцатого соберите где-нибудь всех здешних обезьян.
Выйдя на улицу, Альфонсо окинул взглядом небо, которое начало припудривать деревню мельчайшими каплями дождя. Он закатал брючины, проклиная непогоду, грязь и этих негров, которых ему придется по очереди трясти. Позади него гремел голос коменданта ди Аррьяги:
— Карнейро, возьми семь человек и перекрой все входы и выходы из деревни. Остальные начинайте прочесывать джунгли.
Когда солдаты вышли, комендант подозвал к себе Джонса.
— Они могут быть только здесь. От того места, где они на вас напали…
Джонс предупредительно следил за ходом его мыслей.
— Если бы они были здесь, господин комендант, мы бы об этом знали. Я, как приехал, сразу принялся разнюхивать. Уж эта-то деревня мне хорошо известна.
— Мне она тоже известна, Джонс, и, может быть, получше, чем тебе. Именно здесь они перерезали всех родственников моей жены. Все они тут предатели, подлые и неблагодарные…
— Прошу прощения, господин комендант. Я этого не знал.
— Ничего, Джонс. Нужно только выяснить, где мой сын. Он ведь совсем еще мальчик.
— Истинная правда, господин комендант. И такой он вежливый…
— Джонс, что бы ты сделал на их месте?
— Я бы тут же вам все рассказал, господин комендант.
— Дурак, я говорю не о местных жителях. А о тех, кто похитил Агостиньо.
— Я бы вам вернул его, господин комендант.
— Да уж, мыслитель из тебя хоть куда. Не знаю, может, смешанная кровь делает тебя таким болваном… У них же должны быть сообщники. Вне всякого сомнения.
— Я бы знал об этом, господин комендант.
— Подобную хреновину можешь молоть самому себе, Джонс. Впрочем, пойди-ка лучше помоги Грегорио.