— Помолчи-ка минутку, Джонс. Скажи им вот что: и они, и я — все мы португальцы. Пусть мои слова врежутся в них до самого пупка. Великий наш президент Салазар говорил: настоящие патриотические чувства можно испытывать только по отношению к Португалии. Иными словами, все, кто делает вид, будто хочет помочь вам через голову избранных или назначенных представителей власти, являются нашими общими врагами. Конечно, мы не кричим с утра до вечера о том, сколько каждый день строим для вас школ, дорог, мостов. Так же как не говорим о том, сколько земель, принадлежащих государству, даем вам обрабатывать бесплатно. А разве эти бандиты скажут вам, что раньше, до того, как мы появились здесь, ваши предки только и делали, что истребляли и пожирали друг друга?
И комендант ди Аррьяга умолк, с трудом переводя дух. Джонс велел всем собравшимся поаплодировать, и разразилась настоящая овация. Коменданту достаточно было закрыть гла-, за, чтобы представить себе, как однажды ему вот так же будут аплодировать, — но уже не жалкие мартышки, а настоящие португальцы — жители Лиссабона.
— Вы когда-нибудь слышали, чтобы ваши белые братья в метрополии хотели сменить правительство? — продолжал комендант ди Аррьяга. — Вы хоть раз такое слышали? Нет. Так почему же те, кто выдает себя за освободителей, не желают сначала показаться в Португалии? Да потому что не смеют, так как все права, обещанные и гарантированные нашей конституцией, распространяются только на португальцев. Значит, эти люди не могут быть вашими братьями, поскольку и вы, и я, повторяю, все мы — португальцы. А тех, кто подстрекает вас к мятежу, науськивают коммунисты — люди, которые не верят в господа бога.
Сержант Джонс сказал что-то на местном наречии, и все снова зааплодировали. Комендант ди Аррьяга добавил, что все присутствующие должны выказать признательность своей священной отчизне и помочь ему разыскать сына и его похитителей, а также научиться сотрудничать с властями, дабы дети их росли в культурной, процветающей стране.
— А пока я не получу доказательств, что вы ничего от меня не скрываете, никто не выйдет из часовни… — сказал в заключение комендант и повернулся к сержанту:- Ты ничего не забудешь, Джонс?
— Нет, господин комендант, я ничего не забуду.
Ди Аррьяга влез в джип и приказал ехать к границе.
Луис спустился с дерева, набрав за пазуху столько плодов манго, что рубашка едва не лопалась на нем.
— В Вирьяму мы придем ночью, — сказал командир, раздавая манго. — Там у нас есть друг. Он поможет перейти границу.
Эдуардо передал Агостиньо свой нож.
— А вот в моих краях, — сказал Луис, усаживаясь, — полным-полно высоченных кокосовых пальм. Повсюду. Но только, если захочешь орехов, надо рвать их подальше от городка. Рядом с нашей хижиной жил старый португалец, жил совсем один. У него была огромная, прекрасная плантация. Там он еще, глядишь, заговорит с кем. А вот в городке — как вернется с плантации, так сразу же за метлу и ну чистить и холить свой дворик, где у него росло пять кокосовых пальм. И каждый день, перед тем как отложить метлу, он внимательно пересчитывал орехи. А они, командир, были у него, прямо скажем, здоровущие! Вот раз заметил он, что одного ореха не хватает, и только чуть улыбнулся. Разозлись он, наверно, мы — двоюродные братья мои и я — поостереглись бы, потому как мы и сорвали этот орех в его отсутствие. Но у него был такой довольный вид! Тогда мы взяли и ночью снова отправились туда. А он поджидал нас, притаившись за домом. Каждый из нас облюбовал себе пальму, и вот мы уже наверху… Он подошел к пальме, на которую забрался мой двоюродный брат, маленький Антонио, направил на него фонарик и убил. Антонио упал к его ногам, а мы, пока он перезаряжал ружье, удрали. Всю ночь мы слышали, как он хохотал. Вы и представить себе не можете, как долго — видно, он смеялся впервые в жизни. Я как взобрался сейчас на дерево, так и услышал снова его смех.
— И его не арестовали?
Никто не ответил Агостиньо. Он понял, что сказал глупость. Командир обсосал косточку, бросил ее в кусты и, взяв другой плод, вытер его о штанину. При этом он с интересом наблюдал за Агостиньо, который, чтобы чем-то занять себя, решил, вооружившись ножом, очистить манго, — лезвие в неумелой руке скользнуло по гладкой коже плода и разрезало юноше большой палец; Агостиньо пососал ранку и сплюнул кровь. Перед глазами его возникло тело Энрике, сжавшееся от боли, когда командир пускал ему кровь. Почему он решил вместо Агостиньо принять смерть?