Комендант выругал Грегорио. А Пепе тем временем продолжал счищать грязь с трупа.
— Господин комендант, они его задушили, — объявил он.
— Должно быть, это Амиго, — сказал ди Аррьяга. — Больше вы ничего не нашли? У него ведь, кажется, было с собой ружье.
— Вы же знаете, господин комендант, что этим сучьим детям вечно не хватает оружия. Вот они его наверняка и взяли, — сказал Грегорио.
— Крева, который шел за нами, схватил было там, рядом, альбиноса. Но, пока мы раскапывали могилу, альбинос удрал.
— Банда идиотов. Нужно было сначала помочь Креве поймать альбиноса. Надеюсь все же, Крева окажется на высоте. А вы пока приведите в порядок Амиго.
Комендант перескочил через лужу, вошел в «Золотой калебас» и подозвал Грегорио.
— Грегорио, сбегай-ка взгляни, закончил ли сержант. Если нет, возьми из моего джипа рупор, обойди деревню и кричи как можно громче, что каждые пять минут мы будем расстреливать одного жителя — все равно мужчину или женщину — до тех пор, пока они не освободят моего сына. Добавь, что я не стану их наказывать, если он окажется цел и невредим.
— Вы думаете, из этого что-нибудь выйдет, господин комендант?
— Конечно. Не станем же мы сами за ними бегать. Деревенские знают местность лучше нас. А те, стоит им понять, что я не шучу, сами сюда явятся: они же утверждают, что борются за благо всех негров вообще.
Грегорио поспешно вышел.
А комендант ди Аррьяга все больше и больше укреплялся в мысли, что похитители побывали в Вирьяму и далеко уйти не могли. Убийство Амиго выдавало их почерк. Они обычно душили португальских граждан. Трусы.
— Вы видели? — спросил комендант вошедшего Робера.
— Да. Видел, — грустно качая головой, ответил тот. — Моя супруга не вынесла этого зрелища. Ей стало плохо. Эти люди не заслуживают жалости. Так убить честнейшего христианина, Амиго!
— После моего ультиматума либо они объявятся и приведут мне сына, либо я перебью этих деревенских лицемеров всех до единого. И виноваты в том будут только они сами.
— Да вы можете пытать у них на глазах их собственную мать, комендант, — им все равно. Они ведь не такие, как мы, белые. У нас чувство человеколюбия вырабатывается образованием, культурой, всей нашей цивилизацией… А у них…
— Если понадобится, я сотру Вирьяму с лица земли, я буду преследовать их и по ту сторону границы.
— Но там уже независимая страна.
— Плевать я на это хотел, — взъярился комендант. — Именно там они и проходят тренировку, а потом являются сюда и досаждают нам.
— Простите, я схожу к Жермене, узнаю, не лучше ли ей.
Робер ушел, сгорбившись, словно под тяжестью невидимого груза. Жермена лежала, по самые плечи укрывшись простыней. Услышав, как муж прикрывает дверь спальни, она грустно ему улыбнулась.
— После него настанет наша очередь, правда, Робер? — прошептала она.
— Милая, мы уедем, лишь только ты почувствуешь себя лучше.
Он присел на край кровати и сунул руку под простыню, всю в пятнах от раздавленных клопов, в надежде почувствовать тепло живого человеческого тела, потому что лицо у Жермены было как у покойницы.
— Они задушили Амиго, правда?
— Да. Но комендант приехал нас защищать. Он сказал, что виновные будут наказаны. Не бойся, милая.
Пальцы Робера задержались на запястье Жермены. Недоброе предчувствие охватило его, и, вместо того чтобы вытащить из-под простыни руку жены и поцеловать ее, Робер стал нащупывать пульс, отыскал его — он бился чуть слышно! Почти неразличимо. Потом исчез. Жермена смотрела на него как бы издалека, напуганная тревожным взглядом мужа. И вновь, страшась, она увидела лик смерти, отягощенной двадцатью двумя годами одиночества, высившимися в углу их спальни в виде двух объемистых ящиков, заполненных масками и статуэтками.
— Разотри мне посильнее ступни, — еле слышно произнесла она. — Я их совсем не чувствую.
И пока муж поспешно принялся исполнять ее просьбу, она шепотом добавила:
— Как же мы увезем наше богатство?
— Не думай об этом, милая. Как-нибудь устроимся. Антиквары в Европе заплатят нам кучу денег. А потом мы с тобой начнем жизнь сначала. Прежде всего мы поженимся официально. Алмазы продавать я не стану. Из них я закажу тебе колье и кольца, которые будут гореть огнем. У тебя будут меха, мы станем ездить в прекрасных больших автомобилях. И жить будем на вилле, залитой солнцем, звенящей от смеха друзей. Ты хочешь, чтобы она была на берегу моря или где-нибудь среди полей?… Ты слышишь меня, Жермена?
Он поднял голову и увидел: Жермена навсегда оставила его на этой земле. Странная счастливая улыбка расплылась по ее сморщенному личику.