КОРМИЛИЦА С ПОМОЩЬЮ КОЛДОВСТВА СКОВЫВАЕТ МУЖСКУЮ СИЛУ МУБАДА
Так луноликая была одета,
Что солнце у нее просило света,
Но слезы на глазах не высыхали, —
Ты скажешь: нет конца ее печали.
Кормилице сказала втайне Вис:
«Мне от судьбы злосчастной не спастись.
Мне кажется, на сердце — смерти метка,
И радости в нем отломилась ветка.
Убью себя, прибегну я к мечу, —
От этой раны сердце излечу.
И если средства не найдешь иного,
То знай, что я свое исполню слово,
Себя тотчас же смерти я предам,
Чтоб наступил конец моим скорбям.
Пойми: когда на шаха я смотрю,
Мне кажется, что на огне горю.
В его шагах мне смерти слышен шаг, —
Пускай, как я, не знает счастья шах!
Он сердце оросил водой терпенья,
Еще не ищет он со мной сближенья,
Но жду со страхом рокового дня,
Когда на ложе позовет меня.
Избавь меня от царских домоганий:
Пусть эта страсть окажется в капкане!
Я не отдамся шаху целый год, —
Хотя бы смерти видела приход!
Я круглый год носить не перестану
Здесь, в Мерве, траур по отцу, Карану.
Но разве низкий шах, в избытке власти,
На целый год воздержится от страсти?
Ты сделай так, чтоб он пылал впустую,
Со мною силу потерял мужскую.
Минует год, — вернешь ее опять,
И будет он тебя благословлять.
А если не лишишь Мубада силы,
То доведешь меня ты до могилы.
Живи и радуйся земным отрадам,
Пусть будет счастлив шах с тобою рядом,
Будь весела, а я — другой породы,
Я не желаю счастья без свободы.
Пусть я умру, — мне будет смерть ко благу,
А все-таки с Мубадом я не лягу.
Не говори: «Отдайся против воли», —
Мне близость с ним страшнее смертной боли!»
Вонзилось в грудь кормилицы, как жало,
То слово, что ей Вис тайком сказала.
Застыли вдруг зрачки в ее глазах,
Почудилось, что мир исчез впотьмах.
Воскликнула: «Очей моих зеница!
Так с правого пути ты можешь сбиться.
Твоя душа теперь черна от горя,
А черноту не смоешь, с правдой споря.
В тебя вселились мерзостные дивы,
Тебя влекут на путь несправедливый.
Но если уж настолько ты упряма,
Что нет в тебе ни разума, ни срама,
То, чтоб тебе помочь, нужны заклятья:
Шах изнеможет, взяв тебя в объятья!
В тебе недаром злобный див убил
Любовное желанье, страстный пыл!»
И медь и бронзу взяв, она сначала
Красавицу и шаха изваяла,
Спаяв, поторопилась их заклясть:
Она сковала у обоих страсть.
Железные оковы наложила,
Чтоб скована была мужская сила.
Кто разобьет их, — тот своей рукой
Свободу силе возвратит мужской.
Затем, лишив мужскую силу воли,
То изваянье понесла на поле,
Зарыла от реки невдалеке
В сырой земле, в безлюдном тайнике.
Вернувшись к Вис, поведав без обмана
О местонахожденье талисмана,
Сказала ей: «Исполнен твой приказ,
Хотя меня расстроил он, потряс.
Какого я царя заколдовала
Лишь для того, чтоб ты не тосковала!
Но уговор: промчится тридцать дней, —
Должна ты стать уступчивей, добрей.
Должна смотреть на мир земной светло,
Из сердца да исчезнут месть и зло.
Но целый год поститься — слишком трудно,
Противно естеству и безрассудно.
Когда душой ты обратишься к мужу,
Свой талисман я извлеку наружу,
Оковку я над пламенем расплавлю,
Обоих вас на путь любви направлю.
Пока оковка — средь воды и праха,
Закована мужская сила шаха.
Вода — студена: стар супруг иль молод, —
Мужскую силу сковывает холод.
Едва лишь пламя талисман расплавит, —
Вновь мужества свечу гореть заставит.»
С восторгом Вис узнала, что Мубад
Бессилен будет тридцать дней подряд.
...Смотри — и прокляни судьбу по праву:
Она смешала сахар и отраву.
Прошла над Мервом туча дождевая,
Водой луга и степи заливая.
На запад устремясь и на восток,
Джейхун-рекой стал дождевой поток.
Он затопил широкую долину,
Разрушил город Мерв наполовину.
Вода текла, ревела сквозь туман
И унесла оковку-талисман.
Навеки землю залила вода,
Сковала силу шаха навсегда!