Как нищий на чужую золотую
Монету, — шах глядит на Вис впустую.
Сидит, как лев голодный, на цепи,
А дичь гуляет перед ним в степи.
Еще он с виду жив, стремится к цели, —
Увы, погасло пламя жизни в теле.
Блуждал он счастью своему вослед,
Но руку протянул — а счастья нет.
Ликует враг, узрев царя мученье:
Он в коже собственной — как в заточенье.
Хотя с любимой спит, в руке рука, —
Та от него безмерно далека.
Она с двумя мужьями сочеталась,
Но девственной с обоими осталась.
Смотри: судьбой осмеяна, усладу
Не принесла ни брату, ни Мубаду!
Она росла, не ведая печали,
Ее почет и слава ожидали,
Росла, как тополь, высока, стройна,
Была ее прислужницей луна.
Лицо, как два тюльпана, заалело,
Как два плода граната, грудь созрела,
Но от любви отторгнута судьбой,
Она пошла дорогою другой.
Рассказ о ней, о шахе, о Рамине
И о кормилице услышьте ныне.
Когда прочтет влюбленный мой рассказ,
Заплачет он — и хлынет кровь из глаз.
Любовное сказание прочтите, —
Чудесных много будет в нем событий.
КОРМИЛИЦА ОБЕЩАЕТ РАМИНУ СВОЮ ПОМОЩЬ
Рамин тоскует по Вис. Он долго уговаривает кормилицу, чтобы та склонила к нему сердце Вис, но кормилица не соглашается. Ценою близости с кормилицей Рамин наконец добивается от нее обещания помочь ему.
КОРМИЛИЦА ОБМАНОМ ПРИВОРАЖИВАЕТ ВИС К РАМИНУ
Подобная волшебнице опасной,
Кормилица явилась к Вис прекрасной
С коварным, ловким, лживым разговором,
Что хитрым разрисован был узором.
Увидела, что Вис грустна с утра,
Подушка от горячих слез мокра,
Рассыпалось по сердцу ожерелье, —
Где мать? Где брат? Где прежнее веселье?
Сказала ей: «Ты жизни мне дороже!
Ты не больна, — зачем же ты на ложе?
Я вижу, что в тебя вселился див,
Врата веселья пред тобой закрыв.
Согнулся, словно лук, твой стан прямой.
Ужели Мерв стал для тебя тюрьмой?
Зачем о прошлом плачешь ты все время?
Скинь тягостное, давящее бремя!
Довольно, хватит боли и печали!
Забыть о том, что помнишь, не пора ли?
Нет худшей муки, чем тоска, безделье,
Нет лучшего лекарства, чем веселье.
Услышь меня, стань радостной опять, —
На мир с весельем будешь ты взирать!»
От этой речи, сказанной не строго,
Царица успокоилась немного,
Лицо в цепях кудрей вздымая с ложа,
На розу и на солнышко похожа,
Благоуханьем воздух наполняя,
Мир превращая в росписи Китая.
От щек ее, румяных, как восток,
Роскошный зарумянился чертог.
Вис, как весна, взглянула влажным взглядом,
И стал ее чертог весенним садом.
Но были жарким ливнем слез облиты
Два вешних цветника — ее ланиты,
И стали бледно-синими тогда,
Как лилии над зеркалом пруда.
Хоть залита слезами, а свежей
Нарциссов чистота ее очей.
Кормилице ответила с тоской:
«Что счастье, если гибнет мой покой?
Что для меня круженье небосвода?
Мне от него — лишь горе и невзгода.
Но на кого обрушить мне упреки?
На город Мерв, на небосвод жестокий?
Смотри: я обесславлена теперь,
Горой Альбурз раздавлена теперь!
Жаровня этот Мерв, а не столица,
Не город, а глубокая темница.
Расписанный дворец, чертог бесценный
Мне огненною кажутся геенной.
Смотри же: здесь измучили меня
И стало сердце капищем огня.
Хоть сердце бьется — а должно гореть —
Так бьется рыба, что попала в сеть.
И я горю, горю, познав утрату,
Любовью к матери и страстью к брату.
Ночь для меня волос моих темней,
А день распахнут, как врата скорбей.
Мне утром нет покоя, ночью — сна,
На муки я весь день обречена,
Днем — страхом, ночью — ужасом объята,
И нет к успокоенью мне возврата.
Клянусь тебе: лишь на одно мгновенье
Я ощутила жизни дуновенье,
Один лишь раз была отрада мне, —
Когда Виру увидела во сне.
Он прискакал — с мечом и в гордом шлеме,
Горою возвышаясь надо всеми.
С охоты возвращался он дубравой,
Богатый и добычею и славой.