Смотри, ты оказался дураком,
Рамин смеется над тобой тайком.
Снаружи ты мычишь, как вол, — смотри,
Как потешается Рамин внутри!
Смотри, ты стал посмешищем везде,
И только ты не знаешь о беде!»
Ответил Зард: «О властелин страны!
Победоносно прибыл ты с войны,
Зачем же в сердце растравляешь рану,
Зачем же ныне внемлешь Ахриману?
Ты — государь: поняв иль не поняв, —
Ты рассуждаешь, и всегда ты прав.
Ведь говорят: «Коль шаханшах присудит, —
То сокол самкой иль самцом пребудет».
Все потому, что власть у шаханшаха:
Что пожелает, скажет он без страха.
Хотя б ты был от истины далек,
Кто речь произнесет тебе в упрек?
Зачем же в том, в чем я не виноват,
Меня винишь ты, венценосный брат?
Рамина ты изгнал, — как мог узнать я,
Где он и каковы его занятья?
Он в сокола не мог же превратиться
И в эту крепость пролететь, как птица!
Не стал же он стрелой, что для полета
Пробила эти крепкие ворота?
Твоя печать на тех воротах есть,
Успела за год пыль на ней осесть.
Врата из меди, стены словно горы,
Цела печать, железные затворы.
Куда ни глянешь, — отдыха не зная,
Стоит ночная стража и дневная.
Не то что твой Рамин, а чаровник —
И то бы в эту крепость не проник!
Поверю ли в такие разговоры,
Что он сломал железные затворы?
Пускай затворы он сумел сломать, —
Но как же вновь поставил он печать?
О шах, не верь бессмысленным рассказам,
Несовместим с подобным делом разум.
От этой лжи рассудку не дано
Хоть на одно прибавиться зерно!»
Ответил шах: «О Зард, ты мелешь вздор!
Доколь ссылаться будешь на затвор?
К чему замки, ворота и печать,
Коль сторож не способен охранять?
Надежней бдительные часовые,
Чем все печати и замки большие.
Хоть небеса высоко бог взметнул,
Он к ним приставил звездный караул.
Врата снаружи запер ты, глупец,
А супостат пробрался во дворец.
К чему замки, когда любовь крепка?
Коль нет штанов, не надо кушака!
Твои замки что твой кушак: смотри же,
Как без штанов остался ты, бесстыжий?!
Что пользы в том, что на вратах замок,
Когда ты крепость устеречь не смог.
Из-за тебя расстанусь я со славой,
Что добывал я год в борьбе кровавой.
Мое сияло имя, как чертог, —
Ты осквернил и стены и порог!»
Слегка остыв, от грозного жилища
Ключи он вынул из-за голенища
И бросил Зарду, крикнув: «Отопри,
Хоть мой позор сокрылся там внутри!»
Кормилица, услышав скрип затворов,
Обрывки этих громких разговоров,
Как ветер, к Вис взлетела поскорей,
Сказала ей, что прибыл царь царей:
Явился шах, карающий жестоко, —
Взошла звезда погибели с востока.
Погасли в мире добрые созвездья,
Поток злодейств бежит с горы возмездья.
Сейчас увидишь ты, какие кары
На нас обрушит повелитель старый.
Весь мир сгорит в огне, и солнце дня
Умрет в дыму от этого огня!»
Тогда, иной не находя уловки,
Рамина вниз спустили по веревке.
Рамин помчался по уступам скал.
Он, словно лань, от страха трепетал.
Лишился он подруги дорогой,
Стонал, утратив разум и покой:
«Что хочешь ты, судьба? Скажи, что хочешь?
Чтоб умертвить меня, кинжал ты точишь.
То не даешь свободно мне вздохнуть,
То меч разлуки мне вонзаешь в грудь,
То губишь ты мой дух, то с телом споришь,
То к радости подмешиваешь горечь.
Судьба — безжалостный стрелок из лука!
Моя душа — мишень, стрела — разлука.
Я — караван, чей жребий — жажда, голод,
Моя душа — как разоренный город.
Еще вчера я жил, как властный шах,
Теперь, как лань, скитаюсь я в горах.
Слезой кровавой раздроблю я скалы.
Снег превращу в ковер багряный, алый!
Заплачу я, — с сочувствием горячим
Мне утром горлинка ответит плачем.
Сравнится ль гром с моим протяжным стоном,
Не тучею, а пламенем рожденным?
Мои глаза кто сравнивает с тучей?
Из тучи — дождь, из глаз — потоп могучий!
Была ты, радость, как весна беспечна,
Но на земле весна недолговечна!»
Нагорьям он печаль свою принес,
Глаза — как облака: в них столько слез.