Помчались на охоту утром рано.
Охотясь, веселились беспрестанно.
То забавляли их стрела и меч,
То лютня, кубок, сладостная речь.
То в чащах настигали львов лесных,
То в чашах пенилось вино для них.
Вот так, как я уже сказал вначале,
Они охотились и пировали.
Но был Рамин всегда тоской объят,
А сердце — как разрезанный гранат.
Когда стрелу хотел он в дичь метнуть,
Стрела любви в его вонзалась грудь,
И, прекратив охотничьи забавы,
Он проливал из глаз поток кровавый...
Однажды, возвращаясь на закате,
Увидел солнце предводитель рати:
Красавица была — как день весенний,
Как снадобье от мук и огорчений.
В державе красоты она — царица,
В ее лобзанье жизни смысл таится.
Ее ланиты — как цветущий сад,
Что тростниковым сахаром богат.
Чудесно волшебство ее кудрей,
А каждый завиток их — чародей.
Ее уста живой воды полезней,
Лекарство в них найдешь от всех болезней,
А губы, словно яхонты, блестят,
А зубы словно яркий свет плеяд!
Посмотришь, как абхазский лучник смелый,
Она из глаз прекрасных мечет стрелы.
Шуштарская парча — ее ланиты,
И сладок рот ее полуоткрытый:
Одна губа — как роза молодая,
Жемчужина с хмельным вином — другая.
Светлей плеяд кушак ее красивый,
Круглей, чем лук, волос ее извивы.
Два пояска: один — для кипариса,
Другой как бы украсил стан нарцисса.
Гранату щеки уподобит мудрый,
Сравнит с цепями для влюбленных — кудри.
Нет, щеки — опьяненья родники,
А кудри — обольщения силки.
Снег, молоко, вино и кровь — ланиты,
Рот — жемчуга и сахар, с медом слитый:
Те — жемчугом кудрей окаймлены,
А в этом — жемчуга заключены.
Рабами служат сердцу сталь, гранит,
А стан стройней, чем тополь и самшит.
Хрустальный стан сердца влечет, блистая,
Как в ясной влаге — рыбка золотая.
Венец — алоэ, мускус благовонный:
Такой у самодержцев нет короны!
Как две колдуньи, полные красы,
До самых ног спадают две косы.
Нет, с неба к нам спустилась ночь сама,
Чтоб одурманить и свести с ума!
Парча бледнее этой красоты,
А серьги — будто на парче цветы.
Прелестный голос, гордый блеск и стать
Способны убивать и услаждать.
То — свежий сад, то — небо в ярких звездах,
Весна, когда пьянит душистый воздух!
Она казалась идолом прелестным,
Но созданным для нас царем небесным.
Да, прелесть, — но украшенная прелесть:
То на парче алмазы загорелись.
Она казалась рудником алмазов,
Сокровищницей из старинных сказов!
Красавицу назвал бы так знаток:
Клад жемчугов и мускуса исток!
Был виден блеск ее из дальней дали:
Блистанием любви глаза блистали.
Лицо — заря, венец — как отблеск лунный,
Плеяды — зубы, шея — месяц юный,
Как юности царица, смотрит властно,
Как жизнь, она желанна и прекрасна,
Пленительна, как свежая весна,
Как лань в степи — надменна и нежна.
А восемьдесят вкруг нее служанок —
Румиек, индианок, китаянок —
Как вкруг самшита полевые травы, —
Нет, звезды славят месяц величавый!
Увидев тополь одухотворенный,
Кумир, живой душою наделенный,
Рамин подумал, что сама заря
Сошла на землю, все животворя.
Ошеломленный, задрожал он вдруг,
Ослаб — и выпала стрела из рук.
Была душа Рамина смятена.
Кумир пред ним? Иль солнце? Иль луна?
«Я гурию увидел в кущах рая,
Иль в храме в честь весны — кумир Китая?
Ко мне навстречу движется самшит
Иль прелесть юности ко мне спешит?
Служанки — войско, а она — царица.
Нет, за луною свита звезд стремится!»
Такие думы в сердце родились.
Приблизился к Рамину кипарис,
И обняла красавица Рамина,
Как будто был он друг ее старинный.
Сказала: «Царь, владеющий страной!
Над Махабадом блещешь ты луной.
День гаснет, — к нам спустись-ка ты с высот
И на часок избавься от забот.
Ты в нашем доме гостем будь любимым,
Тебя с весельем и почетом примем.
Я принесу душистое вино,
Что пламени и мускуса полно;