Сказала Гуль: «К чему тенета эти?
Не попаду я в колдовские сети.
Нет, я не из таких, и я не стану
Внимать и верить сладкому обману.
Мне от тебя не надо ни державы,
Ни власти, ни величия, ни славы,
Ни войск, что подчиняться мне должны,
Ни жемчугов, ни тронов, ни казны.
Одним лишь я охвачена стремленьем:
Всегда покорной быть твоим веленьям,
Идти, как за владыкой, за тобой,
Тебе, царю, послушной быть рабой.
И если будешь верен мне, Рамин,
Возлюбленный супруг и господин, —
Верна тебе, любить я буду верно, —
Так верно, как никто досель, наверно!
Приди ко мне, развею твой дурман,
Не возвращайся больше в Хорасан.
Пойми, что нет к колдунье Вис возврата:
Как можно мужем быть супруге брата?
Забудь о ней, оставь ее в покое,
Не зарься больше на добро чужое.
Дай клятву мне, что страсть твоя прошла,
Что не пошлешь к любовнице посла, —
Тогда сольемся для любви большой, —
Две головы с единою душой».
Рамин, в ее словах увидев свет,
Без слов красноречивый дал ответ.
Он принял договор и, с ней вдвоем,
Отправился к розовотелой в дом.
Когда вступил с любимой в дом Рафеда,
Настали в доме праздник и беседа.
Пред ними, что сияли солнца краше,
Рассыпали с жемчужинами чаши,
Одели стены в бархат и атлас,
Казалось, амбра по земле лилась.
Веселью целый месяц предавались,
Вином, човганом, лютней забавлялись.
Но вот вельможи двинулись назад,
И свадьбы опустел весенний сад.
В Гурабе поселились Гуль с Рамином,
Уединились во дворце старинном,
И роза озарила свой чертог,
Себя украсив с головы до ног.
Сверкали грудь, и жемчуг ожерелий,
И те глаза, что на нее смотрели!
Ее ланиты — словно сон во сне,
Ее сережки — как весна в весне.
Казались томные глаза черней
Прелестных негритяночек — кудрей.
Ее глаза подведены сурьмой,
А кудри спорят с амброю самой!
И косы разукрашены, и брови,
Рубиновые серьги ярче крови.
Сказал бы, на ее взглянув ланиты:
У розы ныне лепестки раскрыты!
Ее ланиты — юности цветник,
Ее уста — живой воды родник,
Лицо сравни с кумирнею Китая,
Ладони хрусталю уподобляя!
Рамин, увидев эту красоту,
Увидев розу юную в цвету,
И облачко кудрей, и, с блеском жгучим,
Сережки-звезды в облачке пахучем,
И две косы, чья смоль благоуханна,
И две ее ланиты — два тюльпана,
Увидев грудь и шею в жемчугах, —
Иль то была роса на лепестках? —
Уста — рубин, в котором дар словесный,
И рот — цветок, чуть видный, но прелестный,
И украшения, — а мы поймем,
Что это звезды появились днем, —
Сказал: «Луна нам светит тускло, слабо, —
Ее затмила ты, луна Гураба!
Ты для моей больной души — бальзам,
Сияешь ты, как Вис, моим глазам,
Прекрасна ты, как Вис: уста — рубины,
А грудь — как яблочка две половины!»
Но с гневом Гуль в ответ произнесла:
«О, ты воистину — источник зла!
Твой разговор никчемный непристоен,
Так не ведут себя ни царь, ни воин.
Что общего меж мной и Вис проклятой,
Для блуда в блуде мерзостном зачатой?
Ее наперсница, колдунья, сводня, —
Кормилица пускай умрет сегодня!
Ты из-за них, у похоти во власти,
Познал позор, бесславье и напасти.
Ты из-за них всегда несчастен сам
И счастья не даешь своим друзьям.
Из-за кормилицы, как сумасшедший,
Не внемлешь ты разумной, доброй речи».