Западноевропейские исследователи не жаловали поэму. Крупный востоковед XIX века Т. Нельдеке писал о ней в своем исследовании об иранском эпосе: «В самой неприятной форме изображены длящиеся целыми неделями пикантные приключения мужа и жены в поэме «Вис и Рамин», чья эстетическая ценность не выше ее моральной ценности».
Ревностный католик А. Баумгартнер в своей «Истории мировой литературы» не находит достаточно крепких слов, чтобы очернить поэму как безнравственную. Положительными персонажами он готов признать лишь Мубада и Зарда (!).
Итальянский ученый Ппцци в своей «Истории персидской литературы», возражая Графу, единственному западноевропейскому ученому, высоко оценившему поэму, пишет: «В общем же, произведение таково, каким мы его только что описали, и если кто-либо и спросит, почему мы так пространно рассуждаем о произведении, которое этого не заслуживает, то мы ответим, что мы и не стали бы этим заниматься, если бы не обнаружили, что оно восхваляется и превозносится нашим почтенным ученым (Графом.— И. Б.), который, очевидно, не дал себе труда прочитать его и оценить по достоинству. Мы, поскольку дело касается нас, хотели лишь поставить на надлежащее место эту поэму».
К чести иранских исследователей, нужно отметить, что они отнеслись к поэме более благосклонно. Интересную статью написал о ней талантливый иранский писатель Садек Хедаят (1903—1951). Много справедливого сказано о ней и Моином, и Минови, и Махд- жубом. (Двое последних издали хорошо отредактированный текст поэмы.)
Советские востоковеды сумели выявить сатирическую направленность поэмы. Академик И. А. Орбели был первым, кто указал, что в поэме «базар смеется над дворцом». «Гургани, — писал И. А. Орбели, — смотрел на жизнь и на возвышающиеся над городом башни с городской площади, люди которой, приветствуя проезжающих на парадных конях витязей, не имели оснований идеализировать их в своем представлении и не имели оснований рассчитывать на возможность устранения их недостатков и пороков путем создания идеализированных образов».
Этой позиции придерживался Е. Э. Бертельс, ее разделяет и Б. Г. Гафуров. Она была в свое время подробно обоснована мною в специальной статье о «Вис и Рамине».
В дополнение к общей характеристике поэмы следует отметить еще некоторые ее идейно-художественные особенности.
Все время подчеркивая свою благочестивость восхвалением аллаха, признанием божественного предопределения, Фахриддин Гургани умудряется неожиданным противопоставлением благости аллаха и слепой силы рока штурмовать само небо, под видом осуждения судьбы.
То в излюбленной им иронической манере он двусмысленно пишет:
А то, не выдержав, он гневно обрушивается на круговорот судьбы, на изменчивый мир:
Сколько мужества человека, переросшего свой век, сколько истинно прометеевской муки заключено в этих сильных словах, сказанных в условиях господства религиозного мракобесия. Как это перекликается с гордыми словами Хафиза (в XIV веке):
Фахриддин Гургани сам, видимо, испугался своего вольнодумства и завершает огненные строки примирительной формулой:
И все же протестующий дух, пронизывающий всю поэму, не допускает превращения ее в веселый фарс, а подымает до высот подлинно социальной сатиры.
Украшают поэму ее ясный язык, насыщенность народными пословицами, поговорками, такими народными элементами, как заплачки (плач матери над избитой и полуживой Вис):