А для меня твоя страна — чужбина:
Ни близких, ни возлюбленной, ни сына!
А был и я владельцем тех даров,
Знавал и я подругу, отчий кров,
От близких столько видел я добра...
Какая светлая была пора!
Пора, когда любовь меня связала,
Когда меня подруга так терзала!
То был ее нарциссами обижен,
То был ее тюльпанами унижен,
Но что теперь, когда мой дух скорбит,
Милей мне прежних болей и обид?
Прикусывал я в ярости губу
И все-таки благодарил судьбу!
О, эти примиренья после ссоры,
Вслед за насмешкой — ласковые взоры!
О, поцелуи с клятвами в придачу,
Прелестный гнев, предшествовавший плачу!
О, счастье — каждый день по двести раз
Благодарить творца за каждый час!
О, неожиданные перемены —
То стон унылый, то восторг блаженный!
О, счастье — каяться, что виноват,
И тысячу похвал воздать подряд!
То кудри ей погладить в тишине,
То пояс дать ей завязать на мне...
А если не откинет покрывало, —
В тот день, как пленник, я томлюсь, бывало.
Но этот день, как незакатный свет,
Прощенье возвещал за гневом вслед.
Трепещущий, страшился я не раз
Цветов ее ланит, нарциссов глаз.
Но что нарциссов нежные угрозы?
Но разве могут быть врагами розы?
Нарциссы ранят, полные причуд,
А розы утешенье принесут!
Я шел среди тюльпанов и жасминов,
Я пил вино, все горести отринув.
Помимо страсти, я не знал занятья,
Лишь для любимой раскрывал объятья.
Так было, — и живи любовью этой,
Так было, — и не жалуйся, не сетуй!
Вот мой рассказ о днях испепеленных.
Я самым был счастливым из влюбленных.
Казался лик ее горою роз,
Амбаром амбры веяло от кос.
То я вином, то ловлею волнуем,
То счет теряю жарким поцелуям.
То вдруг решу: я больше не влюблен,
Любовью я унижен, оскорблен,
Но счастлив был, — всю правду я открою,
Хотя и горько сетовал порою.
Но горе в том, что горя нет былого,
Скорблю о том, что не скорблю я снова!»
ГУЛЬ УЗНАЕТ О ТОМ, ЧТО РАМИН ЕЕ РАЗЛЮБИЛ
Рафед, едва вернулся он с охоты,
Не скрыл от дочери своей заботы.
Сказал: «Я в душу заглянул Рамину,
Сорвал я с вероломного личину.
Ты можешь быть ему женой примерной,
Любить его любовью вечной, верной,
Но он змея, чье смертоносно жало,
Он волк: его клыки — острей кинжала.
На горьком древе горькие плоды
От сладкой не изменятся воды!
Сто раз соедини свинец и медь,
А золота не будешь ты иметь.
Сто раз ты лей смолу в огонь, — смола
Не будет все ж, как молоко, бела.
Живи Рамин как честный человек —
Он сохранил бы верность Вис навек.
Но если Вис он предал и Мубада,
То и тебе водиться с ним не надо:
Он, пресыщаясь, алчет перемены,
Как лев жестокосердый и надменный.
Ты по неведенью, других не зная,
С ним сочеталась, дочь моя родная!
Искать его любви и доброты —
Что на сухом песке сажать цветы.
Неверного зачем ты приласкала?
Иль в опиуме сахар ты искала?
Но если так случилось, и всевышний
Так предсказал, — то жалобы излишни!»
...Рамин с охоты прискакал домой,
Пронзен любовью, словно лань — стрелой.
Он, загнанный как дичь, нахмурил брови,
Казалось, что глаза — источник крови.
На пиршестве с поникшей головой
Сидел он — будто бы мертвец живой.
С ним рядом — Гуль, чьей прелести — хвала,
Что ярче всех кумиров расцвела.
Она стройна, как тополь молодой,
Но в нем огонь, что не залить водой.
Светла, как двухнедельная луна,
Которая, как лилия, нежна.
Всех обжигают щеки чаровницы,
Как стрелы, поражают всех ресницы.
Но был Рамину лик ее не нужен,
Как мертвецу не нужен клад жемчужин.
То был не человек живой, а тело:
Жить без любви душа не захотела!
Он полагал, что никому вокруг
Не видно, что гнетет его недуг,
Страдал он, вспоминая о любимой,
И говорил себе, тоской томимый:
«Как хорошо с возлюбленной вдвоем,
О юность, на пиру сидеть твоем!
А этот пир — уныньем напоен,
Он для меня мрачнее похорон.
Наверно, думает моя жена,
Что радости душа моя полна, —